Трагедия личности

Разве не предполагает все это особого, если не сказать странного, чувства избранности, чтобы так исключительно воспринимать окружающий мир и участвовать в нем? Разве отнюдь не предположителен, но, в самом деле, реален и легко различим тот факт, что среди наиболее страстных идеологов много не до конца сформировавшихся, в качестве идентичностей, юношей, возлагающих на свои идеи исцеление своего шаткого эго, свою победу над силами существования и истории, но также и переносящих на эти идеи патологию своей глубочайшей изоляции, беззащитность своих вечно юношеских эго — и свой страх перед успокоенностью взрослой жизни? «Подпольный человек» Достоевского считает, что жить после сорока не стоит. Отсюда, и исторически, и психологически, становится понятным тот факт, что многие выдающиеся люди не хотели становиться родителями, если только в зрелые годы не утрачивали стремления быть лидерами.

* * *

Ясно, что сегодня идеологические потребности всех юношей, за исключением интеллектуалов, ориентированных на гуманистическую традицию, начинают все больше переориентироваться с идеологии на технологию: то, что действует, и является, по большому счету, благом. По всей видимости, худшие проявления этой тенденции нашли свое воплощение в фашизме. Однако в технологической суперидентичности обретает плоть и кровь не только фашизм, но и «американская мечта», и марксистская революция. Если конкуренция двух последних идеалов будет вовремя остановлена и не произойдет взаимного уничтожения, то это станет возможным потому, что новое человечество, видя, что обрело способность уничтожать и создавать по своей воле все, что захочет, сфокусирует свое сознание (как мужское, так и женское) на этической проблеме, связанной с деятельностью разных поколений людей — и сделает ее гораздо более важной, чем вопросы производства, власти и идеологии.

Что касается последней, то в прошлом различные идейные течения уже не раз подвергались влиянию этической коррективы; однако, необходимо, чтобы этика полностью трансформировала как идеологию, так и технологию. Величайшим событием, причем уже сейчас, должно стать следующее: человеку, на основе нравственности, без какой-либо моралистической самодеструкции, следует решиться не делать то-то и то-то, хотя вообще-то он может легко это сделать.

Морализаторство рано или поздно устаревает. Нравственность не устаревает никогда. Это, кажется, хорошо заметно в потребности идентичности и верности, возрождающейся в каждом новом поколении. При помощи новейших средств исследования можно показать, что моральность в моралистическом чувстве определена предрассудками и иррациональными внутренними механизмами, которые сильно засоряют нравственные легкие всех поколений. Моральность может приносить пользу только там, где над ней преобладает нравственность. Именно эту мудрость всегда пытались донести до людей многочисленные слова о нравственности в разных языках мира. И действительно, человек всегда крепко цепляется за эти слова, даже если не совсем хорошо понял их смысл и до неузнаваемости извратил их своими поступками.

Тем не менее, в древней мудрости есть много такого, что могло бы вполне стать сегодня знанием. Если в ближайшем будущем люди будут объединяться в то, что должно стать идентичностью всего человечества, они смогут легко обнаружить, что первым исходным общим языком может быть лишь язык науки и технологии. Это, в свою очередь, поможет им понять предрассудки своей традиционной морали и даже побудить побыстрее пройти исторический период, во время которого они должны будут вместо своей больной исторической идентичности использовать пустую суперидентичность неонационализма.

Но люди должны также отказаться и от большинства идеологий современного, «хорошо устроенного» мира, понять, что это всего лишь церемониальные маски, служащие для запугивания или привлечения внимания. Целью должно стать не создание новой идеологии, а универсальная этика, независимая от универсальной технологической цивилизации. На это способны лишь такие мужчины и женщины, которые не являются ни помешанными на идеологии юношами, ни зацикленными на морализаторстве стариками, и которые знают, что из поколения в поколение проверкой того, что ты делаешь, является та любовь, с которой ты это делаешь. Если у человечества вообще есть какой-либо шанс, то он, видимо, в том, чтобы люди стали более отзывчивыми, более способными к реальному делу и более благоговейно трепетными, чем все мифы, обращены ли они в прошлое или в будущее. Иначе говоря, шанс состоит в исторической реальности, которую, наконец, будет создавать исключительно нравственность.

Часть 2. Жизнь перед лицом смерти

(из лекции «Человеческая сила и цикл поколений»)[22]