Трагедия личности

Что мы не приписываем животным и обычно с удивлением обнаруживаем в статьях и кинофильмах, сделанных в их естественной среде обитания — это определенное встроенное равновесие, ограничение и дисциплину в своей экологической нише выживания и деятельности. Для аналогии с тем, что мы называем «эго», нам, может быть, придется рассмотреть определенное чистое самоограничение и избирательную дисциплину в жизни даже самых «диких» животных: встроенный регулятор, предотвращающий (или подавляющий) излишние кровавые убийства, неуместные проявления сексуальности, бессмысленную ярость и приносящую вред панику, регулятор, который допускает отдых и игру наряду с готовностью к нападению в состоянии голода или для отражения агрессии.

Подобным образом различные виды животных пользуются совместно средой обитания с минимумом взаимного вмешательства или раздражения, причем каждый думает о своей нише окружающей среды, если и пока жизненные интересы не начинают пересекаться. Таким образом, состояние приспособленного животного определяется тем, что мы могли бы назвать экологической целостностью.

Однако для человека, чтобы «дожить» на его уровне до приспособительного единства животного, требуется взаимная регуляция внутренней мотивации и технико-социальное изобретательство, которых он, по всей видимости, достигает лишь в славные, но непродолжительные периоды своей жизни. Но для новой ли славы или просто для выживания он должен теперь занять свое место в более осознанной последовательности поколений своей психосоциальной вселенной. Мы не должны ни на миг забывать, что до сих пор в своей истории человек реализовал план своих возможностей только фрагментарно. Этому есть много причин. История регистрирует триумфы совершенства, достигнутого в определенных эрах и регионах, и предоставляет нам примеры человеческой способности, преходящие и все же оставшиеся в формах и словах, в которых они полностью сохраняются.

Таким образом, мы признаем совершенство гармоничного роста в греческом выражении совершенного тела и превосходного ума — гармонию, контрапунктом которой являются трагедия и смерть Сократа. Мы признаем совершенство милосердия в словах Христа и святого Франциска в страстную неделю. И мы видим появление технологического и организационного совершенства нашего времени, достигающего звезд и готовящего общечеловеческую трагедию.

* * *

Взаимосвязанные этапы детства и взрослости являются, как мы убеждаемся в заключение, настоящей системой смены и воспроизводства поколений.

То, что начинается у отдельного ребенка в виде надежды, приобретает в зрелом выражении форму веры, чувство высшей уверенности, не обязательно зависящее от тех или иных свидетельств, или причин, за исключением тех случаев, когда эти формы самоподтверждения становятся частью образа жизни, увязывающего технологию, науку и новые источники тождественности в связный образ мира.

Очевидно, что в течение длиннейшего периода известной истории религия монополизировала традиционную формулировку и ритуальное восстановление веры. Она проницательно играла на самых детских потребностях человека, не только предлагая вечные гарантии благосклонности всеведущей силы (если ее должным образом умиротворить), но и с помощью магических слов и имеющих значение жестов, успокаивающих звуков и усыпляющих запахов, воссоздавая мир ребенка. Это привело к утверждению, что религия использует ради своего собственного политического упрочения самые детские стремления человека.

Это она, несомненно, делает. И все же, на пике своей исторической миссии, она сыграла другую, соответствующую роль, а именно — предоставление согласованно го выражения потребности взрослого человека обеспечить молодых и слабых надеждой, поддерживающей образ мира. Здесь нельзя забывать, что религиозные образы мира содержали по меньшей мере одно признание (а это больше, на что мог претендовать радикальный рационализм до появления психоанализа) бесконечного отчуждения — от себя и от других, — которое является человеческим уделом. Наряду с запасом надежды на первом этапе передается также неизбежное отчуждение, а именно — чувство угрожающего отделения от образца, возможная потеря надежды и неуверенность, просветлеет ли «темный лик» снова от признания и милосердия.

Воля, в свою очередь, зреет с тем, чтобы стать преобладающим характером эго над силой контролируемого побуждения. Такая сила воли, однако, должна присоединяться к воле других таким образом, чтобы побуждение оставалось мощным и неистощимым даже когда человек ограничивается добровольным самоотречением и готовым повиновением.