Трагедия личности

Но процессы социогенетической эволюции, кроме того, кажется, обещают новый гуманизм, принятие человеком (выступающим в качестве как продукта, так и производителя, и обладающим самосознанием инструмента последующей эволюции) обязательств руководствоваться в своих плановых действиях и избранных самоограничениях своими знаниями и интуицией. При подобных попытках может оказаться очень важным научиться понимать и держать под контролем различия между нравственными правилами ребенка, идеологией молодого человека и этикой взрослого. Каждое из них необходимо для последующего, но эффективно лишь в том случае, если в итоге они комбинируются в ту мудрость, которая, как формулирует это Уоддингтон, «успешно выполняет функцию посредничества в эволюционном прогрессе».

Однако в тот момент, когда хочется закончить спор всеобщим предписанием, что нам надлежит делать, хорошо бы вспомнить замечание Блейка, что общее благо легко становится добычей «негодяя, лицемера и льстеца», и что тот, кто намерен совершить нечто доброе, должен быть добродетелен в каждом своем поступке. Разумеется, я говорил пока только об эволюционном принципе и принципе развития, в соответствии с которым склонность к этике развивается в личности как часть способности к адаптации, грубо отвергнутой эволюцией. И все же, чтобы развиваться в отдельной личности, этика должна воспроизводиться в последовательной смене поколений и благодаря ей; опять-таки, этот вопрос полностью отражен и систематизирован, можно сказать, стал обычным в традиции индуизма. Теперь мне следует рассказать об этом подробнее.

* * *

Позвольте мне начать издалека. Давайте рассмотрим ученого в его отношениях с животными и предположим (в Индии такое предположение не будет странным), что животные, в свою очередь, могут занимать место, близкое к месту «другого», о котором говорит Правило. Если среди вас есть психологи, то им наверняка знакомо имя профессора Гарри Харлоу и его исследования развития в среде обезьян явления, названного им привязанностью[34]. Он провел некоторые тонкие экспериментальные и фотографические работы, пробуя на материале лабораторных обезьян «контролировать замену матери». Он отбирал детенышей у самок через несколько часов после рождения, помещал их отдельно и оставлял их с «матерями», сделанными из проволоки, металла, дерева и махровой ткани.

Резиновый сосок где-то в средней части манекена выделял по каплям молоко, а вся эта хитроумная конструкция подогревалась электричеством до температуры тела.

Под контролем были все «переменные» положения этой «мамы»: количество покачиваний, температура «кожи» и точный наклон материнского тела, необходимый для того, чтобы испуганная обезьянка почувствовала себя в безопасности. Спустя годы, когда этот метод был представлен как исследование развития чувства привязанности среди обезьян, ученый не мог скрыть свои колебания, является ли эта очевидная любовь маленьких животных к манекену действительно привязанностью, свойственной обезьянам, или же фетишистской привычкой к неодушевленным объектам. Разумеется, по мере того как проводились эти эксперименты, обезьяны становились все здоровее и значительно легче обучались техническим навыкам, чем менее развитые обезьяны, выращенные обыкновенными самками: но в итоге они стали, как говорит Харлоу, «психотиками». Они бездеятельно сидели, их взгляд был безучастным, а некоторые делали нечто пугающее: если их пытались расшевелить, они начинали кусать самих себя и расцарапывали свое тело до крови. У них не было опыта восприятия «другого» — будь то мать, партнер, детеныш или враг. Лишь незначительная часть самок дала потомство, и лишь одна из них попыталась заботиться о своих детенышах.

Но наука — удивительная вещь. Теперь, поскольку экспериментальным путем успешно выведены обезьяны-«психотики», мы можем уверять самих себя, что, наконец, получили научное подтверждение теории о том, что глубокие нарушения связи «мать — ребенок» являются причиной психозов человека.

Я начал издалека, но мой рассказ подтверждает, что демонстрация результатов методики профессора Харлоу незабываема. В то же время эти опыты подводят нас к той границе, где мы осознаем, что научный подход к живым существам по своим концепциям и методике должен представлять собой изучение нормального хода жизни, а не избирательного вымирания. Я понял это так: можно изучать природу чего-либо, производя над ним опыты, но действительно узнать что-нибудь о том, что составляет сущность живых существ, возможно, лишь делая что-то вместе с ними или для них.

Здесь вспоминается работа Конрада Лоренца, и проводимые им и другими исследования «жизни в окружающей среде», суть которых состояла в том, что жизненный цикл некоторых отдельных животных становится частью той среды, в которой протекает цикл жизни самого наблюдателя, изучающего, таким образом, как свою роль, так и роль этих животных и подключающего свою изобретательность к решению задач, возникающих в ходе этого сложного естественнонаучного исследования.