Трагедия личности

Итак, вот мое первое утверждение: нравственное и этическое чувства различаются своей психологической динамикой, так как нравственное чувство развивается на более раннем, более незрелом уровне. Это не значит, что нравственного чувства можно, так сказать, «избежать». Наоборот, все то, что наслаивается в сознании взрослого, прежде постепенно развивалось в растущем ребенке, и все главные шаги к осознанию того, что считать хорошим поведением в данном культурном универсуме, так или иначе, соотносятся с различными периодами созревания личности. Но все они необходимы друг другу.

Реакция на нравоучительную интонацию развивается рано, и многие взрослые пугаются, когда ненамеренно доводят детей до слез только потому, что в их голосе прозвучало гораздо большее осуждение, чем то, которое они хотели выразить. Все же маленький ребенок, столь стесненный напряженностью этого момента, должен каким-то образом понять границы, отмеченные словом «нельзя». Что ж, у культур есть некоторая относительная свобода в том, каким образом подчеркнуть добродетель того, кто не грешит, или порочность совершающего проступки. Но неизбежен вывод, что детей можно заставить почувствовать зло и что взрослые продолжают видеть зло в ком-нибудь другом и в своих детях долгое время спустя после приговора здравого суждения. Марк Твен однажды определил человека как «животное, которое краснеет от стыда».

Психоаналитические наблюдения впервые установили психологическую основу того, что уже было известно восточным мыслителям, а именно, что радикальное деление на добро и зло может быть признаком душевной болезни. Они проследили нравственные колебания и эксцессы взрослого в обратном направлении, до периода детства, когда чувства вины и стыда только пробуждаются и ими легко злоупотребить. Наукой это явление было названо «Сверх-Я», которое перекрывает «Я», на всю жизнь, сохраняя в человеке детскую подчиненность ограничивающей воле старших. Голос «Сверх-Я» отнюдь не всегда жесток и насмешлив, но он легко становится таким всякий раз, когда нарушается ненадежное равновесие, называемое «чистой совестью»; тогда этот внутренний надзиратель обнажает свое тайное оружие: жгучий стыд и угрызения совести.

Нам, как изучающим последовательное развитие индивидуальных неврозов и коллективных отклонений, следует спросить себя, имеют ли чрезмерные чувства вины и стыда своей причиной давление родительских и общественных методов воспитания, угрозу лишиться расположения, телесное наказание, публичный позор или все это лишь усиливает их. А возможно, они уже превратились в установку на самоотчуждение, ставшую частью, и в некоторой степени необходимой частью, эволюционного наследия человека?

Для всех нас очевидно, что склонность человека к нравственным поступкам не развивается без наличия некоторого постоянного сомнения в себе и некоторого поистине ужасного — даже если он большей частью подавлен — гнева на все, что подкрепляет такое сомнение. Таким образом, «низшее» в человеке склонно проявляться под маской «высшего». Иррациональные и дорациональные сочетания добродетели, сомнения и гнева вновь возникают во взрослом в тех злокачественных формах ханжества и предрассудков, которые можно назвать страстью к морализированию. Во имя высоких нравственных принципов могут быть допущены осмеяние, пытка и массовое уничтожение. Несомненно, следует заключить, что Золотое правило предназначалось для защиты человека не только от открытого нападения его врагов, но также и от ханжества его друзей.

* * *

Чтобы этот взгляд, несмотря на свидетельства истории, не казался слишком «клиническим», обратимся к трудам эволюционистов, которые в последние десятилетия подключились к психоанализу, признав «Сверх-Я» эволюционным фактом — и опасностью. Таким образом, эволюционный принцип включил в себя принцип развития.

Уоддингтон даже доходит до утверждения, что ригидность, негибкость «Сверх-Я», возможно, является для человеческого рода дополнительным средством адаптации, подобным мощным панцирям вымерших динозавров. В менее впечатляющем сравнении он уподобляет «Сверх-Я» «утонченной адаптации некоторых паразитов, способных жить на теле только определенного „хозяина“».

Представляя его книгу «Этическое животное», я должен отметить, что его терминология противоречит моей. Он называет пробуждение нравственности в детстве склонностью к «этицизированию», тогда как я, скорее, назвал бы это извлечением уроков. Подобно многим психологам, изучающим животных, он останавливается на аналогии между маленьким ребенком и молодым животным, вместо того, чтобы сравнить (что мне кажется необходимым) молодое животное с человеком, еще не достигшим зрелости, то есть включить в сравнение и период юности.