Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

Метамодернизм — это голландская концепция, (её придумал [Робин] ван дер Аккер, по-моему), довольно популярная и сегодня. Она предложена вместо термина «пост-постмодернизм», то есть это как бы вместо того, что будет после модернизма. Это то, что когда-то мне сказал Илья Кормильцев, предсказав это, потому что эта концепция свежая (ей лет пять, по-моему). Кормильцев мне в 2000 году сказал: «Преодоление постмодернистской иронии, поиск новой серьёзности — это задача на ближайшие десятилетия. И решаться эта задача будет с помощью неоромантизма и новой архаики. Это преодоление иронии через архаику». Насчёт архаики он не ошибся, к сожалению. Архаика торжествует во многих отношениях.

Метамодернизм — это другой выход. Это как бы более сложный модернизм, возврат к модернизму — как я думаю, искусственно прерванному, искусственно абортированному в 20-е годы, — возврат к модернизму в условиях массового общества. Главными фигурами метамодернизма считаются [Джонатан] Франзен и, конечно, мой большой любимец Дэвид Фостер Уоллес. Конечно, там наличествует ирония, но в общем это серьёзное и даже трагическое отношение к жизни. Бесконечная сложность, усложнённость; сетевая структура повествования; свободное плавание во времени; неоромантические установки, то есть установки на совершенство одинокого героя, на отход от толпы, на определённую контрадикцию с ней, наверное. Это интересная концепция. Я, в общем, за метамодернизм, то есть за новых умных, грубо говоря. Я за то, чтобы постмодернистское время как можно скорее закончилось. Да и его, по-моему, не было.

«Как вы относитесь к повести Ольги Славниковой «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки»? В ней очень убедительно изображены суперавторитарная мать и её ненормальные отношения с дочерью. Можно вспомнить также «Похороните меня за плинтусом». Насколько эта тема популярна в литературе?» Саша, спасибо и вам большое.

Саша, в чём проблема? Такие вещи обычно пишутся всё-таки на материале личной биографии. А человек, который бы рискнул, как Павел Санаев, такое про себя рассказать, — таких людей очень мало. В принципе, авторитарная мать и замордованная дочь — это довольно распространённая история. Она есть и в «Обелиске» у [Владимира] Сорокина в предельно доведённом до абсурда виде. Она есть, естественно, и в «Пианистке» [Эльфриды] Елинек, единственном её более или менее читабельном романе и единственном экранизированном. Она довольно распространена.

Почему молодец Славникова, на мой взгляд? Я вообще Славникову как писателя — не как организатора литературы, не как критика, а как писателя — очень уважаю, я очень хорошо к ней отношусь. Оля, если вы меня слышите, я вам большой привет передаю! Мне нравятся многие сочинения Славниковой, причём ранние по преимуществу («Один в зеркале»), в большей степени «Стрекоза…» (как я когда-то писал, что это «рассказ, увеличенный до размеров романа»). Конечно, ему некоторые сокращения пошли бы на пользу, но всех нас надо бы сокращать, если на то пошло. Как говорил у Горького один герой [Александр Кириллыч, «Рассказ о необыкновенном»]: «Тебе бы, мешок кишок, надо упростить меня».

Так вот, эти отношения у Славниковой хороши тем, что всё-таки это обоюдная трагедия. Кстати говоря, в «Бифем» у [Людмилы] Петрушевской, где вообще две головы насажены на одно тело, тоже такая страшная метафора семейной паутины, опутывающей человека. Надо видеть при этом и трагедию дочери, и трагедию матери — вот это очень важно — то, что сыграла [Анни] Жирардо в «Пианистке». Потому что если это просто угнетение, если это просто надругательство, то это история без настоящей трагедии. А в «Стрекозе…» есть трагедия. Немножко ей вредит натурализм определённый, мне кажется, — ну и бог с ним. В принципе, для того чтобы написать такую историю, надо обладать феноменальным личным бесстрашием

Тут есть вопрос, кстати, про «Стеклянный шарик» Ирины Лукьяновой: «Что ещё можно почитать в таком же духе?» Спасибо большое, я ей это всё передам. «Стеклянный шарик» — тоже такая одинокая вещь в литературе, потому что о детской травле, о детском одиночестве в школе может написать хорошо только человек, который был в этом положении. А человек, который был в этом положении, не будет об этом писать, потому что ему страшно, ему стыдно. Ну стыдно признаваться, что тебя травили, что тебя били. И никто же не понимает, что травят обычно как раз не чмошного, не слабого, а травят как раз потенциального лидера, чтобы он этим лидером не стал. В повести Лукьяновой это очень хорошо показано. Хотя, на мой вкус, она, может быть, чрезмерно депрессивная. Тут, наверное, есть какая-то моя собственная вина.

«Знакомы ли Вы с творчеством Малколма Брэдбери? Ваше мнение о его романе «В Эрмитаж»?»