Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

Так вот, всё объяснять тем, что «некрасивый», «не любили девушки»… Да что такое вообще любовь этих девушек, что из-за этого все так сходят с ума? В конце концов, ведь сделать так, чтобы тебя любили девушки, очень легко: достаточно нарисовать этим девушкам их идеальный образ и доказать, что ты ему соответствуешь. Это очень просто. Говори ей то, что она хочет услышать, — и вне зависимости от того, очки у тебя или не очки, потеешь ты или не потеешь, очень скоро ты всех просто раскидаешь. Можно подумать, так это уж это трудно, такой уж это бином Ньютона — понравиться девушке! Так что очень много такой литературы.

Но тут это порождает другой комплекс, другую манию: вы начинаете думать, что если вас девушки не любят, то вас никто не любит. Это неправда. А особенно мне нравится, как маменькиных сынков гнобят: «Вот, маменькины сынки…» Да маменькины сынки — это элита нации. Тот, кто любит мать, тот любит и Родину, и жену. А тот, кто не любит мать, тот кончает в канаве. По-моему, это совершенно очевидно.

Несколько вопросов, требующих слишком серьёзного ответа.

«Писать стихи о политике не вредно ли для таланта? Не способствует ли это деградации поэтического дара?»

Ребята, это всё равно, что спрашивать: «А ваши упражнения со штангой не мешают вам ставить спортивные рекорды?» Нет, это тренировка, это поддержание себя, что ли, в поэтическом тонусе. Иногда я пишу серьёзные стихи, довольно много, печатаю их в книжках или в толстых журналах. Ну, в журналах сейчас реже, они в книжках выходят. Почитайте мою книжку «Ясно», она недавно вышла, там довольно большой процент абсолютно серьёзной лирики. Ну а писать каждую неделю несколько политических строчек — это вы себя просто держите таким образом в тонусе: вы репетируете какие-то формальные вещи, какие-то формальные открытия, уточняете для себя вещи, связанные с семантическим ореолом разных размеров.

Можно ли сказать, допустим, что Маяковскому вредили лозунги? Да он благодаря этим лозунгам сформулировал множество вещей в собственной поэзии, научился афористической манере. Или кому-то, допустим, мешали переводы. Вот Мандельштам говорил Пастернаку: «Ваше собрание сочинений будет состоять из двенадцати томов переводов и одного тома вашей лирики». Но эти двенадцать томов переводов очень сильно продвинули его лирику. Вы почитайте корпус стихов Бараташвили, переведённых им за 45 дней, и вы увидите, как он научился писать короткой строкой. Посмотрите стихи к Живаго и проследите, как влияли на них переводы «Фауста». Просто он другие интонации там освоил, он научился абсолютной эквилибристике в обращении со словом.

Так и здесь. Просто у меня вместо переводов политическая лирика, которая сейчас тоже очень хорошо воспринимается. И, кстати, обратите внимание, что многие из этих стихов, написанные 10, 15 лет назад, совершенно не теряют актуальности. В этом смысле Россия очень помогает поэтам.

«Многие знают, что Анна Баркова — поэт. Но как вы относитесь к её прозе («Восемь глав безумия»)?»

«Восемь глав безумия» я читал, а остальные два текста — «Освобождение Гынгуании» и «Как делается луна» — даже не слышал о них (как и о пьесе). Видите ли, у меня сильнейшее предубеждение против Барковой. У неё и судьба была страшная, но, мне кажется, она была и очень страшным человеком. Когда я узнал, как она травила Ивинскую в лагере… Ну и многое потом. Я прочитал её страшные поздние стихи — вот эту жуткую любовную лирику безумной старухи. Она очень несчастный человек, очень трагический. Но я не разделяю, кстати, высокой оценки Луначарского, которую он давал её ранним стихам. Мне кажется, Шкапская гораздо лучше. Баркова — интересный загубленный поэт. Но по-человечески уже с первых её текстов — таких лирически неуёмных, довольно эгоцентричных, жестоких — она мне никогда не была приятна. Это мой грех, и я это признаю.

Про Джорджа Мартина уже была лекция.

Дальше отвечаю на вопросы из почты.

«Дмитрий Львович, известная поэтесса Фаина Гримберг откликнулась на вашу лекцию о Франсуа Вийоне. Она нашла у вас немало ошибок и недочётов, — ну, много ошибок там нельзя было найти, потому что там было мало фактических утверждений. — И вообще там про вас говорилось в уничижительном тоне: «Он назвал себя длинным земляным червяком!»».

Фаина Гримберг не мешает мне совсем. Вот уж кто не мешает совсем, так это Фаина Гримберг. Я уже говорил: у поэта и у прозаика есть профессиональный риск — пренебрежительно отзываться. Я не буду. Я уже слишком стар для этого человека. Я когда-то Алексея Львовича Рыбникова, одного из любимых своих композиторов, спросил: «А вот Эдисон Денисов говорит, что вы попса». Он посмотрел на меня с глубочайшим страданием и сказал: «А мне обязательно в ответ говорить что-нибудь плохое про Эдисона Денисова?» Я говорю: «Нет, необязательно».

«Ваше отношение к творчеству Пинчона?»