Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

Понимаете, мне вдруг стало скучно писать традиционную книгу, и я понял, что её не надо писать. И я написал такой горячечный бред одних отступлений. А там, где не надо, там, где можно обратиться к общеизвестному источнику, я просто пишу: «Смотри такую-то и такую-то литературу». Если вас интересуют его литературные связи, то — пожалуйста, есть довольно подробная книга Кациса «Маяковский в контексте эпохи». Хотя там очень много спорного и того, с чем я не согласен, свои несогласия я отметил. Кацис меня всё равно уже не полюбит (в общем, не очень-то и хотелось). Хотя я не отрицаю его бесспорных заслуг. Если там есть какие-то отсылки к личной жизни… Вот мне не всегда было интересно писать, например, про его какие-то связи, про его романы. Я пишу: «Смотри книгу Светланы Коваленко «Звёздная пыль». Пожалуйста, очень интересная книга.

Я вам скажу: не надо делать то, чего не хочется. Не надо писать то, что скучно. Скажут: «А как же биография?» Я в этой биографии всё написал. Всю канву я расписал. Кроме того, существует абсолютно доступная, в том числе и лежащая в Интернете, подробнейшая хронология его жизни, составленная Катаняном. Я думаю, что литература будущего — это заметки на полях ненаписанной литературы, рецензии на ненаписанные книги, как у Лема. Зачем писать, когда скучно? Можно же написать рецензию и изложить идею. Я, честно говоря, и «Июнь» так написал.

Тут вот какая штука. Сейчас я опять погружусь в какие-то дебри. Но, с другой стороны, эта программа же и существует, чтобы я погружался в дебри. Я расскажу про всё того же Дэвида Фостера Уоллеса. Он повесился, не в силах написать книгу «Бледный король», из которого осталась треть (но это очень хорошая треть). Он считает, что надо писать о скучном, о самом скучно, но надо писать так, чтобы было интересно, и чтобы каждая глава летела в читателя с неожиданной стороны, и чтобы он еле успевал уклоняться. Грех сказать, я по этому принципу попытался написать «Икс». И мне кажется, что это сработало. Жолковский сказал, что книга при всех её недостатках кажется большей своего объёма. Для меня это главное достоинство — возникает объём. Поэтому будущий нарратив — это отсутствие сквозного повествования, это главы, летящие с неожиданных сторон.

У Уоллеса начинается история с того, как человек умер на рабочем месте, и этого никто не заметил. Потом идёт пейзаж. Потом — какой-то диалог о сексе. Потом — какая-то поездка куда-то. Потом — описание экзаменов на должность, «экзамен на чин», как у Чехова. Вот так надо писать! Совершенно не нужно писать: «Иван Иванович вышел из дому и приехал на работу. Поработал. Пришёл домой. Лёг спать». Это совершенно никому не надо. Понимаете, книга должна быть не написанной, а она должна быть подразумеваемой — и тогда её написание будет приятным делом. Ну приятно её будет писать!

У меня, кстати, были такие моменты в некоторых ранних книгах, когда мне скучно было писать эпизод, но я понимал, что эпизод нужен, и я его писал. А надо было сделать проще — надо было написать: «Здесь должна быть глава про то, как случилось то-то и то-то, но мне писать её скучно, поэтому пусть читатель вообразит её самостоятельно. По интонации она должна быть похожей на то-то и то-то». Вот и всё. Или у меня, например, когда-то была такая повесть «Гонорар», с которой я дебютировал вообще. По-моему, не самая плохая моя повесть, хотя тогда она вызвала несколько совершенно полярных рецензий. Но слава богу, что хоть вызвала. Сколько мне было? 23 года, что ли. Я там, например, писал: «Здесь пейзаж», — и никакого пейзажа не было. Автор считал, что он здесь нужен — и он как бы додумывался. Вот такой будет будущий нарратив. Меньше надо насилия над собой.

«Вы не рекомендовали читать Розанова. Ну уж нет. Не подтвердился ваш прогноз. Читаю, нравится, и у меня нет ощущения, что из-за него что-то в жизни сломалось. Вы наделяете его качествами, которыми он не обладает. Скорее этими качествами обладаете вы».

Нет, я совсем этими качествами не обладаю, слава богу. Видите ли, это есть такой приём (я это делаю не нарочно, конечно). Я знаю чётко, что если я сказал школьникам (а иногда я это говорю и студентам): «Ребята, не читайте Розанова, а читайте Флоренского. Ну не читайте Розанова! Это не есть хорошо! Вам не будет хорошо от Розанова!» — естественно, на следующей неделе весь курс говорит цитатами из Розанова. Это самый старый приём. Хорошо это? Наверное, плохо. Я не считаю нужным скрывать своё отношение к нему. Через искушение Розановым надо пройти, через соблазн фрагментарности.