Транзит Сайгон - Алматы

Дядя Нам, как и обещал, устроил пир горой, созвав на грандиозное празднование моей конфирмации большинство соседских семей. На грилях жарились свежайшие тигровые креветки, а за столами в патио гости литрами заливали в свои ненасытные глотки студёное «шабли». Мы с Рене улизнули под шумок и со связкой креветок и парой пакетов, набитых фруктами и рисом, отправились на велосипедах в сторону окраин Шолона, где ютилась наша подруга Мари. Только мы поддерживали тогда связь с Мари, старшей дочерью дяди Нама, которую он проклял, публично отрекшись от неё на страницах «Вечернего Сайгона». Он отказался от собственной дочери из-за того, что она вопреки его воле, тайком, вышла замуж за человека из бедной семьи. Сейчас, правда, дела у мужа Мари пошли в гору. Он записался в марионеточную «национальную армию» и неплохо наживался на взятках и открытых грабежах прокоммунистических семей, во время карательных рейдов по «красному поясу» сайгонских пригородов. Тем не менее дядя Нам до сих пор считал себя оскорблённым до глубины души и, когда разъезжал по улицам Сайгона на своём роскошном автомобиле, всегда держал наготове в бардачке заряженный «люгер».

«Если увижу ублюдка, пристрелю без разговоров», — серьёзно говорил он своему шофёру, вставляя обойму и щёлкая затвором. Я нисколечко не сомневаюсь в том, что дядя Нам обязательно привёл бы свою угрозу в исполнение, и Мари крупно повезло, что её муж так и не попался ему на глаза. Она всегда открывала нам только на условный стук и, просунув голову в дверь, сначала с опаской оглядывалась по сторонам, словно опасалась, что нас могли выследить. Но потом, получив очередную передачку, она долго-долго благодарила нас, гладила по головам, приговаривая, что за доброе сердце нам воздаст Господь. Она казалось нам такой запуганной и одинокой, что мы всякий раз клялись ей, что никогда её не оставим. Уже в наше время я слышал от общих знакомых, что они стали одной из богатейших семей вьетнамской общины Парижа и живут там припеваючи, наслаждаясь статусом рантье после крайне выгодных первоначальных инвестиций награбленного добра.

Колониальная администрация создала «национальную армию» в тщетной попытке превратить свою затяжную войну с Вьетминем в чисто гражданский, внутренний конфликт между вьетнамцами.

Войну самовольно развязал всё тот же д’Аржанлье, и началось всё из-за контроля над хайфонским портом, тем самым, в который его в своё время столь бесцеремонно не пускали чанкайшисты. Проведав, что местное население проворачивает в портовой зоне крупные сделки, наладив с китайскими моряками бартер риса на оружие, сырьё, технику, запчасти, которые потом шустро переправлялись в партизанские джунгли Вьетбака, адмирал, истово попросив Матерь Божью о защите от вражеских пуль и трижды прочитав Pater Noster, без всякого предупреждения открыл с крейсеров шквальный огонь по беззащитным портовым районам города. Целые потоки мирного населения устремились прочь из портовых районов. В основном это были старухи, увозившие свои нехитрые пожитки в корзинках на велосипедах и молодые матери, бежавшие от огня, с грудными детьми в охапке. Разглядывая их в свой бинокль д’Аржанлье, вдруг приказал перевести огонь прямо на беженцев и бить по ним прямой наводкой. Ему вдруг невыносимо захотелось увидеть тот самый круг Ада, в который он обречён был попасть после своей кончины. Представшая перед ним в линзах бинокля картина визжащих и рвущих на себе волосы матерей, которые не могут спасти своих искалеченных, бьющихся в предсмертных судорогах детей, позволила ему на время перенестись в свои будущие чертоги. Уничтожив шрапнелью до шести тысяч гражданских обитателей Хайфона, он уже без опаски, храбро высадился на суше и занял все таможенные посты порта. Тем самым он схватил правительство молодой ДРВ за горло, взяв под свой контроль чуть ли не все независимые торговые операции революционного Вьетминя. Правительство Четвёртой республики узнало об инициативе адмирала последним, в том числе из гневных телеграмм Хошимина. Фактически д’Аржанлье сорвал уже наладившийся процесс мирного урегулирования и поставил своё правительство перед свершившимся фактом. Кровь тысяч вероломно убитых невинных семей взывала о возмездии, и наступление войны стало неотвратимым и бесповоротным.