Транзит Сайгон - Алматы

— На этом участке лётного поля сконцентрированы японские «накадзимы» и «аичи». Они уже перекрашены и на фюзеляжи нанесены французские гербы. Шесть единиц. Две «накадзимы» и четыре «аичи»». В северной части аэродрома — три разведывательных самолёта Dauntless, пять бомбардировщиков «Б-26. Мародёр», девять «хеллкэтов» и семь «спитфайров», четыре «дакоты». По центру два тяжёлых транспортника «юнкер-52». Наконец по правому борту от них, вот здесь, построено двенадцать новых ангаров арочной формы. В них запаркована дюжина гидросамолётов нового типа. Больше всего они похожи на «Б-24», но в то же время отличаются от него, выглядят более усовершенствованными. Примерно вот так.

Я набросал эскиз виденного мной нового самолёта и продолжил.

— Фюзеляж этого бомбардировщика примерно вот настолько длиннее, чем у «Б-24». Вместимость экипажа примерно десять человек. Он оснащён шестью пулемётными турелями, четырьмя бортовыми, одной носовой и одной хвостовой. Что ещё? Да, самолёты уже обслуживает бригада флотилии «8Ф».

12.

Оба слушали меня, слегка оторопев. Наконец, Тхо попросил меня изложить на бумаге полное описание новых бомбардировщиков, с деталями их расположения, и пообещал, что уже на следующей неделе Чай отведёт меня в джунгли, на партизанскую базу.

— Ты любишь технику, да, братишка? — спросил Тхо.

— Очень!

— Твоя информация очень ценна, и когда её мельчайшим шрифтом перепишут наши каллиграфы, она в нескольких копиях будет отправлена на Север, прямо в ставку товарища Зиапа. Что скажешь, Чай, нужны нам такие пацаны, как этот?

Чай важно кивнул и, в свою очередь сказал мне:

— Будь готов к следующему вторнику, встретимся в клубе «Осенние колокола» в Шолоне.

— Дядя Чай, а можно взять с собой моего друга, Рене? Он тоже давно мечтает стать партизаном.

— Хорошо, если ты за него ручаешься. Но только одного! Двоих я переправлю.

Когда я вернулся домой и увидел играющую с куклами и игрушечным дворцом Софи, до меня внезапно начало доходить, что всего через несколько дней этот уютный, домашний мирок, в котором я вырос, как у Христа за пазухой, будет потерян мною безвозвратно и навсегда. Ну и пусть! Но мне стало слегка не по себе, на душе безотчётно заскребла смутная тоска. Из своей спальной с глухо бормотавшим транзистором вышел, пошатываясь и почёсываясь дядя Нам. Кажется, он опять накурился опиума. Увидев меня, он пресно прохрипел севшим голосом: «Скоро вашим партизанам крышка!», прошёл сквозь раздвигающиеся стеклянные двери на террасу в патио и растянулся там, на шезлонге, в багровых лучах заходящего солнца.

Я пробрался в его комнату и, пристроившись на ковре, подкрутил громкость, чтобы было слышнее. Как водится, это были фронтовые сводки. Товарищ Зиап упорно бросал революционные войска на Ханой и Хайфон, пытаясь прорвать треугольник французской обороны. Сначала двум дивизиям Зиапа, спустившимся с гор, вроде бы удалось разрезать французский клин и занять гряду высот к северу от Ханоя, но потом тяжёлые бомбардировки с воздуха рассеяли партизан, отступавших в джунгли. Недавно присланный из Парижа, генерал де Латтр распорядился применить напалмовые бомбы, предоставленные США. Дышавшие непримиримой угрозой джунгли, окутанные враждебным, ядовитым полумраком, трепетавшим среди листвы, внезапно вспыхнули, обнажив корчившиеся в агониях тела сожжённых повстанцев. По просёлочным дорогам с отчаянными криками «Горячо! Горячо!» впервые побежали стайки плачущих навзрыд голых детей.

Генерал де Латтр остался доволен произведённым эффектом. Он саркастично усмехнулся и подправил перед зеркалом свой жёсткий, тугой воротничок. «То ли ещё будет», подумал он. Правительственные круги, при отправке сюда, уже оповестили его о том, что американцы твёрдо обещали выделить от одной до трёх атомных бомб специально для борьбы с рабоче-крестьянской армией товарища Зиапа. Использование ядерного оружия уже было согласовано лично адмиралом Артуром У. Рэдфордом, главнокомандующим Вооружённых сил США. Но проклятые коммунисты, видимо, не горели в огне. Из пылающих напалмом джунглей в атаку вновь устремились нескончаемые человеческие потоки. Эти люди были словно бы сделаны из другого материала. Эти массы были перекованы мудрой пропагандистской машиной товарища Зиапа, словно бы изваяны им в один колоссальный, высоко трагичный барельеф, украшающий стены тоннеля ненависти и языков пламени, сквозь который он уверенно направлялся прямиком в пантеон величайших героев. Даже умирая, на последнем издыхании, его люди пытались сделать свои последние выстрелы, к тому же нередко поражавшие их цели. Было установлено, что на каждого убитого партизана приходилось где-то по три лишние минуты боя, продолжавшего им уже после получения смертельного ранения. Склоны холмов зачернели тысячами убитых партизан, оставшихся лежать на обильно пропитанной кровью земле, а тлеющие джунгли продолжали дышать непримиримой угрозой, тая в своих глубинах всепоглощающую тьму, пропитанную смертоубийственной, непримиримой волей к победе.