Транзиция

Здесь комфортно. До идеала, конечно, далеко: я побаиваюсь, что кто-то вновь ко мне пристанет. Прибавьте еще пугающий инцидент с коренастой докторшей и ее куклами, когда мне почудилось, что реальность от меня ускользает и выбраться я смогу, только лишившись чувств. Однако в целом моя жизнь здесь довольно спокойна и безмятежна. Возможно, стоит остаться.

Теперь я стараюсь поменьше спать, дремать или лежать с закрытыми глазами. Хочу выяснить больше о месте, в котором нахожусь: о людях, о клинике, о самом себе. Результаты пока неоднозначные. Тем не менее мне это видится необходимым, независимо от того, останусь я или уйду. Если останусь, то надо знать, где именно я остаюсь, и таким образом подготовиться к возможным последствиям. (Не исключено, что мое пребывание в клинике обеспечено неким медицинским фондом или страховыми выплатами, и как только вливания иссякнут, меня без зазрения совести вышвырнут.) А если мне суждено уйти, я должен разобраться, в какого рода мир попаду.

Отныне я стал проводить – с неохотой, особенно поначалу – больше времени в комнате отдыха, сидя перед телевизором со слюнявыми, мычащими, вопящими и в подгузники ходящими соплеменниками. (Парочка не столь безнадежных завсегдатаев составляла абсолютное меньшинство.) Удивительно, как мало полезных сведений содержат передачи, которые нравятся этим людям. Периодически я пытаюсь отыскать новости или каналы с актуальной повесткой дня – и всякий раз встречаю сопротивление даже от самых недалеких, хотя те, уверен, с равным интересом глазели бы и на карманные часы.

Большинство любит мультфильмы и передачи, где много мельтешения, криков и цвета, – такие зрелища действуют примерно как подвесные игрушки в детских колясках, не вызывая никакого умственного напряжения. Я чуть лучше выучил местный язык – да и все, пожалуй. Не ухожу я только потому, что отупляющая природа этих передач иногда помогает мне очистить сознание от сиюминутного, давая возможность спокойно поразмышлять.

Я попросил себе в палату радио, и мне его принесли. Полезная штука.

В беседах с персоналом я все еще с трудом понимаю около четверти услышанного – а то и больше, если говорят быстро, – однако выяснил, что нахожусь в довольно мирной реальности, а добросердечное местное общество тяготеет к эгалитаризму [58]. Мое лечение в клинике бессрочное, оплачивается государством, а оказался я здесь, поскольку попал в какую-то аварию, после которой целый месяц пробыл в кататоническом состоянии [59]. Врачи полагают, что я страдаю амнезией и бредовыми фантазиями. А может, симулирую болезнь – притворяюсь психом, чтобы избежать… чего бы там мне ни хотелось избежать.

Я снова заглядывал в тихую палату – на этот раз при свете дня. Остановить меня никто не пытался. Оказалось, палата самая обычная. Пациенты по большей части бодрствовали; некоторые дремали, но явно не все. Возле коек стояли стулья, тумбочки пестрели цветами и открытками; одного из мужчин даже навещала семья – печальная, с землистым лицом жена и два маленьких притихших ребенка. Взрослые тихо переговаривались. Когда я застыл в дверях, наблюдая за происходящим, несколько пациентов, сидевших на койках, уставились на меня. Под их спокойными, но малость осуждающими взглядами я почувствовал себя глупо и поспешил ретироваться по гулкому коридору, испытывая облегчение и досаду одновременно.

Мое имя мне по-прежнему ни о чем не говорит. Кел. Мистер Кел. Мистер П. Кел. Мистер Поли Кел. Ноль эмоций. Оно ничего для меня не значит – и смутно кажется каким-то неподходящим. Тем не менее я к нему привык. Думаю, оно не хуже любого другого.

Говорят, я трудился крановщиком. Управлял башенным краном – возводил многоэтажные дома и разные крупные строения. Работа сложная и ответственная, такую поручают только вменяемым, здравомыслящим людям. Наверное, поэтому я не могу просто взять и вернуться. Впрочем, мне думается, что эта профессия может привлечь и человека, который сторонится окружающих, – того, кто, выполняя техническую часть работы безупречно, любит спокойно помечтать, глядя на город с высоты.

Я жил один – отшельник как дома, так и над землей. Перемещал грузы с места на место, пока люди внизу суетились, как муравьи, получал инструкции от прерывистых бесплотных голосов. Ни семьи, ни близких друзей (отсюда и отсутствие посетителей, не считая коллеги-прораба, который навестил меня, когда я пребывал в ступоре, – впрочем, вся наша строительная бригада уже перебралась в другой город). По словам врачей, я снимал скромную муниципальную квартиру. Ее уже передали новому жильцу. Мое имущество, каким бы оно ни было, отправили на склад до востребования.

Ничего из этой жизни я не помню.

Зато помню, как был опасным, умелым и сумасбродным героем, полным раскаяния, но беспощадным наемным убийцей, вдумчивым бандитом, а еще (не знаю уж, действительно или нет) сделал стремительную карьеру в обширной и активно развивающейся теневой организации, которая тайно сопровождает наше банальное существование, словно потрясающе сложная, многоцветная мозаика, веками погребенная под слоем золы.