Третий пир

Они стояли трое, два друга и женщина, разделенные порогом. Молчание затягивалось. «Требуется выпить, — сказал наконец Вэлос весело, взял с кухонного стола початую бутылку, налил в стакан… поискал глазами… — А, можно из одного. — Протянул ей. — За что, Полина?» На этом имени гибкий голос прозвучал неожиданно низко и чувственно; имя проплыло в пространстве будто никому не принадлежащей воздушной волной; будто сам Эрос прошептал из темных диких недр, рождая дрожь; и, заглушая ее, Поль отозвалась строго, даже скорбно: «За пурпур царей», — и выпила быстро, словно жаждуя. «За убиенных, что ль? Утонченный тост. Да, Мить? Не допивай до дна, хоть каплю оставь!.. И винцо неплохое. — Доктор присоединился последним. — Массандровское, не из царских, конечно, подвалов, но весьма и весьма…» Явилась мама, женщины занялись чаем, друзья прошли в столовую, цыгане угомонились, слова доктора непонятно и странно продолжились во внезапной паузе: «Царский подвал — хорошо. Роскошное жертвоприношение, сколько энергии высвободилось, на всю гражданскую хватило». «Какой еще энергии?» — заинтересовалась Лиза; противный карлик, да ведь интересно! «Танатос — энергия смерти, сильнее нет ничего на земле. Высвобождается в момент перехода — распада, разложения. Пища демонов, выражаясь поэтически. Возьмем, к примеру, обыкновенную могилу…» — «Не надо, — отмахнулся Никита. — Еще поживем, чайку попьем… и водочки».

Национальные напитки объединили вокруг стола распавшуюся было в плясе и споре компанию — в вишневом круге абажура, в отрадном головокружении, в приятном возбуждении. Символист встал.

— Сегодня никаких могил! Пьем за Воскресение!

— Эк тебя заносит, — заметил Павел Дмитриевич неодобрительно.

Но Вэлос уже затарахтел:

— На этот процесс требуется слишком много энергии. На Сына Человеческого весь космос работал. Жуткое дело! Камень (это вам не «кирпич на кирпич»), камень в две тонны сам отвалился от гроба, легионеры-охранники умчались как зайцы.

— Можно подумать, — возразила Лиза раздраженно, — этот камень взвешивали.

— А как же! Все взвешено.

— Да как его на могилу втащили?

— Ко входу в пещеру — системой рычагов.

— А зачем такую громадину?

— Чтоб провести эксперимент в чистом виде — воскреснет или нет? — чтоб никто не смог сдвинуть. И украсть тело.

— Да откуда это известно?

— Свидетели оставили письменные показания.

Лиза задумалась: письменные показания? Как Иван Александрович читал пиковой даме: унесли Господа из гроба. Кто унес? Жуткий сюжет начинал проясняться (или еще больше запутываться) в реальных обстоятельствах: гроб был, оказывается, пещерой, вход заложен камнем в две тонны — цифры действуют арифметически неотразимо, придавая правдоподобие самым безумным фантазиям. А если камень сдвинули ученики и унесли Учителя? Да ведь вход охраняли легионеры!.. Будто в подтверждение всплыл голос Ивана Александровича:

— По римскому армейскому уставу за бегство с поста полагалась смертная казнь.

А они сбежали! Неужто произошло что-то страшнее смерти? Воскресение — страшнее смерти, это точно; только представить живой движущийся камень — с ума сойти. А сегодняшние розы? Тоже ненормально, но я своими глазами… Нет, недаром Мария Магдалина не сразу узнала Его, приняла за садовника, ведь невозможно поверить. А пиковая дама верила. Да, она верила и умерла, как обещала и… встретилась с Борисом и Глебом? Невозможно! Но если Тот, про Кого говорят за праздничным столом, действительно вышел из гроба — то можно ожидать всего. Например, Он тут, среди нас — всегда и навеки. Лиза оглядела разгоряченные лица. Неужели они не понимают? Или понимают — и продолжают жить как ни в чем не бывало, есть, пить, изменять, врать, как будто Тот не воскресал? Поймала задумчивый взгляд Алеши — нет, он понимает. И Митя. Говорит о плащанице… странное слово. Плащ… погребальные пелены, остались от Иисуса Христа.

— Митя, это правда?

— Что, Лизочек?

— Ну, про все это — про камень, легионеров и плащаницу.

— Так написали ученики и свидетели.

— А ты веришь, что это правда?

Он ответил с запинкой:

— Верю.

— Иван Александрович, а вы?

Передернул плечами, его не поймешь и не проймешь.

— Павел Дмитриевич!

— Миф. У каждого народа свой, у нас Перуны…

— А Борис и Глеб?

— При чем тут…

— Она права, — перебил Сашка. — Русские мученики за веру Христову — здесь прямая связь.

— Ну, за веру, не за веру — вопрос темный, — заговорил Иван Александрович. — А вот что их канонизация закрепила в русских соблазн смирения — это да.

— Но ведь наши Борис и Глеб воевали на гражданской, вы же помните, Иван Александрович?

— Воевали, но Россию отдали, царя отдали.

Поль спросила быстро:

— Разве смирение может стать соблазном?

Он отвечал учтиво и мягко:

— Может, Полина Николаевна. Нельзя же непрерывным потоком, покорно идти на заклание.

— Стало быть, бунт?

— Скажем мягче: бой.

— А как же Христос?

— Вот и я не понимаю, — вмешалась Лиза. — Если Он Сын Божий — Ему б только пальцем шевельнуть: и все б вздрогнули — и солдаты, и жрецы.