Третий пир

— Это да, — согласился Вэлос. — Он был мощный экстрасенс. Но! Он собирал силы для более грандиозной мистерии. Победить после смерти — это уникально, это действует до сих пор. Ну, там заповеди, проповеди, исцеления — поверьте, не штука. А вот попробуй воскресни во плоти! У сатаны не получается — пока. Получаются вурдалаки, упыри, призраки, перевертыши, НЛО по-современному. То есть неполноценные, уродцы. Их не выпустишь на прямой бой — только подкопом. Но дело совершенствуется, совершенствуется, материал податлив, правда, Иван Александрович?

— Податлив. Скоро человеку негде будет жить на земле.

— Но куда смотрит Иисус?! — воскликнула Лиза. — Если Он есть. Он мог бы перевести людей на другую планету.

Иван Александрович усмехнулся:

— Чтоб мы весь космос загадили? И так уж… Нет, догнием тут.

— Не догнием, — сказал Сашка уверенно. — Будет бой. Скажи, Митя?

Символист встрепенулся.

— За воинов! За Бориса и Глеба, и философа на рассвете, за рыцаря милитаризма и Ледяной поход. И за солдатиков во второй мировой, да, Павел Дмитриевич? И так далее, и так далее, и так далее. Словом, за всадника Апокалипсиса! Выбирайте любого из четырех. Ты, Митя?

— За Первого. Логоса. Иисуса Христа.

12 сентября, пятница

Он не любит говорить о себе, скорее молчалив (обычная реакция: «Ах, пишите! Вот я вам сейчас всю жизнь свою расскажу — не поверите. Давай по первой!» — боятся забвения). Тем не менее из отдельных фраз, ответов, реплик, интонации и жеста (вдруг поднимет искореженные руки, словно защищая лицо, или мелко перекрестится), из деталей скромных, но бесценных (эти глаза видели все); а также зная бесовскую походочку эпохи по мертвым телам и живым; а также владея даже скудной слезой воображения — можно набросать набросок.

Тысяча девятьсот десятый год. Староконюшенный переулок, «великолепный мрак» своего сада. Любимая няня (где же кружка? я хочу выпить за няню-крестьянку и за родной патриархальный уклад погибающей Москвы — но не погибшей: те же книжки — неопалимая купина классики — читал я, те же сказки, так же молилась бабушка; мама: «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю, тихо светит месяц ясный в колыбель твою»). Не ясный, а красный. С семи лет красный. И голод — до пятьдесят седьмого: временами ослабевающий (при нэпе, на фронте), временами доводящий до галлюцинаций и видений. Но об этом позже.

Прогулки с отцом. Отец. Известного адвоката тягали, покуда не заступился не менее известный террорист, избежавший казни при царизме и памятливый; адвокат затаился в бухгалтерах, в отчаянии. «Нашим детям, и внукам, и правнукам Бог знает до какого колена отвечать за то, что мы защищали убийц». А убийца, прежде чем перейти в вечность с пулей в черепе, успел пристроить сына нетрудового народа в школу первой и второй ступени и на юрфак. Но и об этом позже.

Итак, прогулки. Алая заря, но солнце заходящее в обреченных церковных стеклах. Да нет, Деникин взял Орел, Сибирь отрезана, скоро, Бог даст, скоро! Зазвонят колокола, и триумфатор-всадник на белом, как первый снег, коне въедет в первопрестольную. А пока — последняя служба в Успенском соборе, православный прах и тяжелая царская красота Третьего Рима, мама плачет, крестный ход с Патриархом, за кремлевскими стенами поджидают безумные когорты с Лубянки — так обещали, на это шли. Прощайте, братья и сестры, благословимся же на муки и на смерть во имя Господне! Распахнулись кованые ворота — а где же демоны в кожанках? неужто испугались? — навстречу христианский люд, заполнивший катакомбы и римские холмы при Нероне, византийские стогны града и Святую Софию при падении Константинополя, европейские средневековые равнины под Бичом Божьим — Атиллой, улочки древнего Киева и Красную площадь, тысячи тысяч сестер и братьев, слезы сладчайшие, руки тянутся к хоругвям и друг к другу — всем достанется!

Демоны не испугались, вместо крестных ходов и крестовых походов — псевдоегипетские церемонии у новой святыни, с набором на трибуне новых святых, попирающих спрятанный в мраморных недрах нетленный труп (и во имя трупа!), народ — зачарованный странник, нерушимый радостный строй, руки тянутся, тянутся в пустое небо. Левой! Левой! Левой! — Смерть! Смерть! Смерть!

Но и об этом позже.