Третий пир

— Состояние одержимости, — говорил Кирилл Мефодьевич, — характеризуется развитием бешеной энергии, а потом ее упадком до полного изнеможения. Я наблюдал такой случай в лагерной больнице. Плахов присутствовал при подобной вспышке и предупредил в своем сочинении о готовящемся самом крупном, наверное, восстании против Творца.

Дед пошел на войну вольноопределяющимся, не сдался и под пытками товарищей в тридцать четвертом, то есть физической трусостью явно не страдал, то есть присоединился к восстанию не за страх, а за… за что? Может быть, по молодости переоценил свои силы, пытаясь задержать распространение моровой язвы (как свидетельствуют известные прецеденты, в обратном перевороте — реставрация — требуется не „рыцарь бедный“, не философ, а генерал Монк, на худой конец Наполеон с отборной батареей; нам и тут не повезло: наш генералиссимус, добив „интернационалку“ — но и церковь, и дворян, и крестьян, — возвел безумие в норму). Да и философ, судя по трактату, надеялся на реставрацию лет через сто, будто бы (добавлю от себя) такой срок исходит чудовищная энергия от набальзамированного тела.

— Кирилл Мефодьевич, обвинения против него были фантастичны или имели какую-то реальную основу?

— Реальность и фантастика здесь переплетены. Как следовало из показаний Плахова, он отказался присягать Временному правительству, не подчинился известному Приказу № 1, направленному на разложение армии и фронта, был арестован, в канун октябрьского переворота находился под следствием и освобожден матросами. Папка с его делом сгорела, он предстал чуть ли не жертвой режима, что отчасти и верно: Февральскую революцию поручик считал величайшим злом, потерей национальности.

Да, положение деда было ужасным, выбор ужасен: с одной стороны отречение государя, с другой — масонские игры Керенского и кампании, наконец, надвигающаяся третья сила — Диктатура, — цену которой он должен был знать. Направо пойти — коня потерять, налево — костей не собрать, ну а прямо — неясно, что будет. Для него ясно, и все-таки он пошел. Продутые ветрами из преисподней петроградские ночи, тени, тени, бесноватые в отсветах бесконечных костров, потрясающая картина предательства, Петр, протягивающий дрожащие руки к огню: „Не из учеников ли Его и ты?“ Он отрекся и сказал: нет». Через сотни лет — поэт с раздражающей диктатора простодушной откровенностью (в своем роде откровением): «Товарищ Ленин, я вам докладываю не по службе, а по душе: работа адова будет сделана и делается уже». Где встретились эти душеньки, в каких кругах — в ледяном, последнем? Ну ладно, поэты, философы, декаденты, интеллигенты со своей диалектикой — а где же были Максим Максимыч и капитан Тушин? И тут и там, они разделились, и тут и там. Они заразились, союзники мчались из России, как из чумной зоны — не помогал и «санитарный кордон», — боялись инфекции, которая начинала мутить головы и их солдат. Венгры и немцы задержались дольше — и поимели свои революции. Симптомы: горячечный бред, трясучка, парадоксальное, параноидальное стремление убивать ради жизни на земле. Белое войско, зараженное в меньшей степени (бешенство чуть умерялось могучей, но подспудной идеей Белого царства), однако, не смогло противостоять работе адовой — всаднику на бледном коне — и имя ему смерть, и ад следует за ним.

— Это факты, — говорил Кирилл Мефодьевич, — а вот фантастические домыслы обвинения: подсудимый, пользуясь знакомством с эмигрантами из Швейцарии, проникает в Смольный с целью убийства вождя.

— Не слабо! Почему ж не убил?

— Плахов все отрицал.

— Как вы думаете, искренне?

— Думаю, этого мы никогда не узнаем. Для себя он ни на что не надеялся, но оставались жена и сын.

Примем на минутку версию фантастическую (какой сильный сюжет: в самом «умышленном» городе на свете молодой человек с парабеллумом, осознающий свою тайную, таинственную судьбу). Полный комплект — восемь патронов (как странно, что ни дед, ни отец их не использовали, а как будто оставили мне). Насильственная смерть сама по себе — не в диковинку, два Георгия, говорил отец, за просто так не дадут.

Ну конечно, разница в плане психологическом: окопы мировой, где каждый в каждый миг мог стать трупом, — и паркетные залы бывшего благородного заведения, где танцевали мазурку милые девицы и упал простреленный Киров; покушение удалось, но с другими действующими лицами. С другими… или роль революционера, для деда вынужденная, стала второю натурой? Раздвоение личности — один из симптомов того, да и нашего времени. Мечтатель живет в мире сюрреализма, освобождает народ, изгоняет беса, целится и попадает, а двойник его ходит на заседания, голосует за ГОЭЛРО, за продразверстку, за изъятие церковных ценностей, расширение прав «чрезвычайки»…

— Кирилл Мефодьевич, а как возникла у следователя идея о покушении?