Третий пир

Испугавшись чего-то (жива ли? несуразная цыганская «погибель от злого мужа» жжет и мучает), я поспешил к родному флигелю, там мама на ступеньках с женщиной в белом — да, Любаша, сразу исчезла, а мама пошла мне навстречу по аллейке с дрожащей улыбкой — предчувствием плача, — но подошла, справившись, ясно улыбаясь.

— Митенька! Она была здесь?

— Кто?

— Поля.

— С чего ты взяла?

— Но отец говорил… или он не так понял?.. что она бросила Женю…

— Мне об этом сказал адвокат.

— Ах, тот старик! Я его тогда не заметила, не обратила внимания, мне так хотелось бы сказать ему, поблагодарить за все, ведь ты был одинокий, больной…

— Мама, я тебя прошу! Давай сядем. Вот так. Ничего страшного не происходит.

— Происходит, не обманывай. На дне рождения — разве ты забыл розы? У меня в глазах стоит, как они силятся раскрыться, опадают. Я, конечно, в этом ничего не понимаю…

— Я тоже.

— …но у нас в деревне была ведьма. Да, представь, все знали! Но Женя… я ведь помню, как он ходил к нам кушать, маленький несчастный ребенок, сапожник его бил…

— Мало бил.

— Я ходила объясняться, они такие странные, — мама вспомнила про свое курево, порылась в сумке, закурила, ломая спички. — Я совсем не сплю, все думаю… зачем ты приходил?

— Ну, настроение, прости, вдруг захотелось домой.

Тут она отвернулась и заплакала. Кудри короткие в завивке и совсем, совсем седые. Нет, это невыносимо! Женские слезы не-вы-но-си-мы. Впрочем, мужских я, кажется, и не видел никогда.

— Мама, ну ради Бога…

— Митенька, — сказала она шепотом, — иногда я тебя боюсь.

— Я больше не буду… больше не приду!

— Нет, приходи совсем. Придешь?

— Приду.

— Когда?

— Я приду.

Мимо лавки, выручая, пронесся Борис Яковлевич в развевающемся халате второй свежести, притормозил, подскочил:

— Мамаша? Очень кстати! Хочу пожаловаться на нашего больного.

— Да? — выдохнула мама с испугом.

— А вот слезы не надо! Не нервируйте его, он и так нервный. Нервный, а не лечится, не желает.

— Митя, так нельзя! — слезы высохли, проступили остатки былой воспитательной строгости, сейчас Митюшу за ручку — и дергать молочный зуб.

— Вот, не могу уговорить на третий сеанс. А как славно пошло дело! Уловили все комплексы, осталась мелочь — по методу ассоциаций, — и он вспомнит.

— О чем надо вспомнить? — уточнила мама.

— Что вы! Лечебная тайна! Поговорите — уговорите!

Заинтриговал и смылся, мерзавец.

— О чем, Митя?

— Не видишь, что ли? Он помешанный — на Фрейде.

— Ну не знаю, лишь бы помогло.

— Да в чем помогло?

— Ты застыл на какой-то мертвой точке, надо сдвинуться, мы все тебя… и она, сынок, — мама помолчала, преодолевая обиду и ревность, — она придет. Ну, не сердись, дай слово, что на третий сеанс…

— Ради тебя — на все.

О чем вспомнить? Как дойду до скрипа — все, амба, красные дьяволята. А пистолетик ковался на рурских заводах, возможно, для более славных дел. И лежал бы сейчас не под кровлей Николы-Угодника в груде битых кирпичей — в Музее Реставрации как реликвия драгоценнейшая, священная… «Перед вами, дети, тот самый знаменитый парабеллум, слово — производное от латинского выражения: хочешь мира — готовься к войне!..» Но главный ужас — что-то перепуталось в реальностях и фантазиях (однако дар Твой, Господи, — опасный дар), где-то — может, здесь, в Никольской округе — притаился человек с улыбкой обаятельного студента и ждет. Я приду.

Глава шестнадцатая:

ИГРА ОДНОГО ДОКТОРА

— А разве Владимир Святой и Владимир Красное Солнышко один и тот же князь?

— Здрассте! В былинах он Солнышко и Русь крестил. Девятьсот восемьдесят восьмой год, запомнила?

— А Владимир Мономах — тот ведь попозже?

— Да, Лиз, ты знаток, это тебе не по-английски лепетать.

— Я и говорю — попозже!

— Через сто лет. Внук византийского императора Константина Мономаха. Слыхала про Третий Рим?

— Про какой?

— Первый знаешь? Умница. Второй — это Константинополь…

— Зачем второй, когда уже есть один?

— Этот ненастоящий — в символическом плане, не устоял перед германцами. Византия считала, что она наследует истинный Рим, апостольский, а когда сама пала под турками, то Москва стала как бы Третьим Римом.

— Это в каком вопросе?

— Вопрос отпал: Константинополь не наш.

— У меня и так звон в голове, а он еще издевается!..

— У тебя три пятерки, считай, поступила! Вот со мной…

— Ты же все знаешь. Мономах чей сын?

— Всеволода.

— Всеволода Большое Гнездо?

— Да нет же, их было трое, и еще Всеволод Мстиславович.

— Ужас! Как всего было много. Бедные дети.

— Ты, может, и «дети», а я, например…

— Алеш, что делать с Думами? Все пять перепутались…

— Не пять, а четыре, ты запомни про столыпинские реформы, там вся грызня из-за них. Помнишь?

— Сейчас посмотрю. Так до завтра?

— До завтра.