Третий пир

Она засмеялась сквозь недавние слезы, обняла, поцеловала, дары прежних лет возвращались с быстротой, избытком, переизбытком — напоследок. Едва вошли они в рощу, с которой начинались и кончались никольские странствия, как из дожидающейся их в чистом небе лиловой тучки пролился мгновенный дождь, засверкал воздух, промчался куда-то ветер, вздохнул медом аленький цветочек, встала трехъярусная пленительная радуга над полями, стайка лазоревых попугайчиков вынырнула из сквозной березовой тени, рассыпалась, собралась, переливаясь в солнечном дожде. «Вот они — райские кущи!» — с радостным испугом подумал он, не веря глазам своим, и как будто вновь запели детские его голубые голоса, а она закричала:

— Гляди, Митя, свиристели!

«Шесть библейских дней продолжалось Творение, — писал он пять лет назад в той старой тетрадке. — Падение — бесчисленные века. И вот уже кончается второе тысячелетие Искупления, смутное и беспощадное. Доколе, Господи?

Неужели никогда не придет и для нас день Седьмой — и под золотым куполом бессмертия не начнется Преображение? И затравленный зверь не ляжет рядом с охотником? И темные воды не потекут Иорданом? И Мать — Сыра Земля не расцветет новым садом под новыми небесами? И падшая плоть не станет Твоим словом?..»

Белые небесные стволы расступились, и огненнокрылые лучи непостижимого заката страшно и отзывчиво ударили им в лица, но вспыхнули кротким золотом далекие русские купола без крестов: Вера, Надежда, Любовь!

17 сентября, среда

— И над чем вы сейчас работаете, Дмитрий Павлович?

— Ни над чем. Литература опротивела.

— Так, так. Депрессия. Бывает. Дело поправимое. Меня почему это интересует: при чутком подходе в фантазиях можно, скажем, вычислить отрицательные эмоции — страх смерти, например, или чувство вины. В известном смысле, по старинке, творчество — это исповедь. Итак, что вы писали перед больницей?

— Роман.

— Давно?

— В октябре будет два года.

— А, после того разговора с Мефистофелем в Прибалтике. Видите, я все помню. Перескажите содержание.

— Борис Яковлевич, если б вы знали, как мне все это неинтересно.

— В двух словах.

— В двух словах… попробую. В шестидесятом году на подмосковной даче при невыясненных обстоятельствах погибает двадцатилетний студент. Через двадцать лет на том же месте находят труп его брата, Петр и Павел — близнецы. Согласно экспертизе, и тот и другой зарезаны, орудие убийства — нож — не найдено. Жена Павла, бывшая в юности невестой Петра, начинает расследование. Таков самый схематичный ход событий.

— Так вы пишете детективы, Дмитрии Павлович, дорогой, я такой любитель…

— Это не детектив, доктор. Взяв за основу мистерию братоубийства, я пытался осмыслить ее в контексте мировой истории, а особенно новейшей, когда смерть Сталина как бы развязала в России глубинные метафизические силы.

— Павел убивает Петра, чтоб перехватить его невесту?

— Это один из мотивов, почти неосознанный, но тем более глубокий. Так же как и зависть. Внешний же — и очень важный — повод связан с причинами социальными. Петр организовал подпольный религиозный кружок из двенадцати человек, в который входят и брат и Мария. Освоив четыре Евангелия, Деяния и Послания Апостолов, студенты занимаются Откровением Иоанна Богослова, которое захватывает их целиком — как проекция на прошедшее после острова Патмос, настоящее и будущее. Композиция довольно сложная, время спрессовано, действие развивается в стремительном ритме трагедии. По некоторым тончайшим подспудным деталям студенты начинают догадываться, что среди них появился предатель.

— Они узнают его?

— Узнает Павел.

— Предатель его брат?

— Да. Петр. На даче между братьями происходит объяснение. Это… волнующий момент, я вложил всю душу… когда-то. Петр разворачивает перед братом картины Страшного Суда на нашей земле, расцвет Святой Руси перед концом, ее выбор в качестве возлюбленной жертвы. И они оба чувствуют все время присутствие третьего.

— То есть человека из органов?

— Да, в таком облике предстает пред Петром тайный дух, который преследует его, мучает, добиваясь «чистосердечного признания». «Признание» уже сделано, но еще не названы имена. Петр понимает, что обречен, Павел предлагает ему самоубийство…

— Однако братец!

— Это человек, воспитанный в уже столетней традиции нелегальщины и подполья. Тоже жертва — вопрос, кому они приносятся — центральный вопрос: Богу или Люциферу? Петр соглашается, но не в силах преодолеть инстинкт самосохранения. Тогда Павел убивает его и прячет нож. Ни у кого — ни у матери, ни у невесты — не возникает и тени подозрения: близнецы очень любили друг друга.

— Чем дальше занимается Павел?

— Он историк, работает в институте марксизма-ленинизма, копает биографии вождей. А втайне продолжает дело брата: Страшный Суд, предчувствие грядущей катастрофы.

— В каком смысле «катастрофы»?

— Доживете, Борис Яковлевич, увидите.

— Не надо так шутить, Дмитрий Павлович, я хоть и не верю во все эти… но интересно. Павел находит какие-нибудь бумаги брата?