Третий пир

— Договорились. Так вот, остается еще один комплекс, который мучает вашего Павла наедине с мертвым, как вы выразились, — вытесненное чувство вины. Именно — вытесненное в подсознание, поскольку персонаж, конечно, уверяет себя, что он просто покарал предателя. Комплекс, усиленный еще и тем, что он убил любимого брата, своего, так сказать, двойника. Убийство «оправдано» идеей, но детали преступления не могут не вспоминаться.

— С помощью третьего он почти все забыл, но — преследует посмертный взгляд. Он будто бы закрыл глаза мертвецу, но один глаз вдруг оказался открытым, и Павлу все кажется, что брат подсматривает, как он стирает в комнате отпечатки пальцев.

— Эх, какая сцена! Скорее кончайте, Дмитрий Павлович, и отпечатывайте. Я — первый читатель, самый тайный, никому ни словечка. А Павел чувствует присутствие третьего?

— Ему мерещится тень за окнами, скрип половиц.

— Ага, скрип. Примечательная подробность. Вернемся к автору. Ваш собственный страх, как нам известно обоим, связан с подобной деталью. Но метод ассоциаций, которые вы выстроили, ничего не дал. Потому мы и идем другим путем — через творчество. Просто поразительно, как вам взбрела в голову подобная фантасмагория.

— Так как-то.

— Как возник ваш замысел?

— С похмелья.

— Нет, серьезно.

— Совершенно серьезно. После Прибалтики, после знакомства с одной женщиной…

— С женщиной? Вы скрыли…

— Нечего там скрывать. Знакомство продолжалось сутки — и адье. Вопросами пола, доктор, я не озабочен.

— Любовь для нормального мужчины, Дмитрий Павлович…

— Да не называйте вы!.. У вас есть термин «либидо», им и пользуйтесь. А любовь… только человек, лишенный дара любви, мог придумать фрейдизм.

— Фрейд был лишен!.. Нет, это смешно. Впрочем, не будем отвлекаться, позже я вас переубежду… переубедю… Итак, вы познакомились…

— Да, после женщины, после дикой пьянки я проснулся в сумерках в Милом (не помню, как меня сюда занесло). Состояние невменяемое…

— Вы не производите впечатления алкоголика.

— Борис Яковлевич, вы ни разу не напивались?

— А зачем?

— Но как же вы можете прочувствовать душу пациента?

— В этой идее что-то есть. Я подумаю. Значит, вы очухались…

— Ну, дополз до колодца, вылил на голову ведро воды и увидел… как будто увидел мертвого на диване в моей комнате, двух женщин, чью-то тень, отчаяние, загадку, которая непонятным образом сочеталась со всадником на белом коне и которую я должен был разгадать. Вот почти два года разгадываю.

— Всадник Апокалипсиса?

— Да. Первый.

— Почему именно первый?

— Это я для себя разгадал. Всадников четверо, они проходят перед Иоанном и исчезают, но один из них, на белом коне, вновь возникает на последних страницах, вступает в битву и побеждает. Иоанн называет его имя: Слово Божие.

— Такое имя?

— Да.

— Странно. Так кто же он?

— Иисус Христос.

— Знаете, я эту вещь не читал, все некогда — и не могу в полной мере оценить вашу догадку. Одно скажу: идея смертоубийства в вас сидит, куда-то вы все туда поворачиваете. Отсюда и мистический настрой. А между тем мы живем в другую эпоху. Нет, Фрейд, как всегда, прав: цивилизация нивелирует личность, углубляет комплексы. Но в гуле машин, заглушающем несмазанный скрип телеги…

— Скрип телеги?.. Как вы сказали?

— Я говорю…

Раздался стук в дверь, мы даже вздрогнули, вошла Любаша и заговорила задыхающейся скороговоркой:

— Борис Яковлевич! Скорей к главному, рвет и мечет…

— Я просил не беспокоить меня во время…

— Там этот дурак из райздрава, главврач говорит…

— Черт бы их побрал!

Фрейдист рванулся к двери, исчез, вновь появился — точнее, в щель протиснулась его голова и поинтересовалась сердито:

— Ну а эти два года, что вы разгадывали всадников, что вы, простите, кушали? На какие вообще шиши…

— Я перевел до того «Братьев Али». Шестьсот шестьдесят пять страниц.

— Кошмар!

Фрейдист исчез окончательно, Любаша стояла у стеклянного шкафчика с инструментом, независимо заложив руки за спину, а я так и продолжал лежать на кушетке, на чем— то сбил меня дурак из райздрава.

— Люба, милая, посиди со мной, — вырвалось у меня неожиданно, она послушно села на докторский стул возле кушетки. — Нет, не надо, испорчу тебе репутацию вконец…

— Да ну их! Лежите. Лежите, говорю. Вам нужен покой после сеанса.

— Да ведь это одна трепотня.

— Не говорите так. Вдруг поможет?

— Да в чем поможет-то?

Что они все ко мне, как к зачумленному!..

— Разве я уже покойник? Какой покой может быть рядом с такой красавицей… Не слушай, Любаш, это я уже пошлости начинаю, а впрочем… правду говорю.

— Говорите, — сказала она с такой нежностью, что желание — попробовать, что будет? — сразу пропало: слишком человеческие образовались у нас с ней отношения, и Фрейд перевернулся в урне.

— Говорить?.. Понимаешь, голубушка, есть у меня одно дело… ну, необходимое. А то уехали б мы с тобой куда подальше. Поехала бы?

— Поехала, — она взяла меня за руку. — А после… ну когда кончится дело?

— Когда кончится-то? Тогда уже поздно будет.

— Я не понимаю. Какое дело? Какое, Дмитрий Павлович?

— Литературное. Роман надо кончать.

— А-а… А почему будет поздно? Слишком долго кончать?