Третий пир

Мне не хотелось спорить, доказывать. Все как-то померкло, помертвело, солнце померкло. Что такое ад? Каждому свое. Собачья цепь и танталовы муки при невыносимой жажде дотянуться до ключа запечатленного. Кровь на колымском снегу и в камере Орловского централа. Комната Верховного суда и высшая мера, которая исполняется каждый день, каждую ночь семь лет («не говорю тебе: до семи, но до семижды семидесяти раз»), которая исполняется сорок седьмой год — всю сознательную жизнь отца. Тут же и моя мерка, небольшая, но… А если этот земной ряд (ад) перевести в вечность?

— В вечность без любви, — сказал я нечаянно вслух. Старик что-то отвечал, я не слушал, лишь последние слова дошли до сознания (кажется, из Матфея):

— «Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи». В своем неоконченном романе, Дмитрий Павлович, вы ведь обращались к Апокалипсису?

— Да. К тайне всадника на белом коне.

Глава двадцатая:

КОНИ ИОАННА

«Тайна первого всадника на белом коне — начало и конец нашей цивилизации. Начало: единственное мгновенье! — Бог и сатана пришли на землю во плоти. Таинственный Жених и подставное лицо — премудрый змий, дух пустыни (пустота, жаждущая воплотиться?). Результаты воплощений — социальные и философские пиры на тронах и трибунах, трибуналы, кабинеты, подполья подсознания, международные банки, колымские просторы… Прием известный, даже банальный, интересно другое: догадываются ли подставные лица, что пропускают через себя сатану?

Впрочем, меня интересует всадник на белом коне (да к каждой строчке, к каждой мысли припутывается пустынный дух! Неужто они нераздельны для меня и нет спасения? Господи, помоги!). Итак, начало. Иоанн Богослов, страшные символы нашей цивилизации: четыре всадника, четыре царственных коня, лук, меч, мера и смерть.

Первый всадник на белом коне. Он пришел в венце, с луком в руках, „победоносный и чтобы победить“. Победил ли он? Тайна в суете двух тысячелетий, в драгоценном размере библейского стиха: и в потаенной иерусалимской горнице двенадцать избранных были с Ним, „и сатана вошел в одного из них“ (догадывался ли он? мешочек с деньгами, раскаяние и позор по пятницам), и сатана вошел в одного из них, и бесценный венец превратился в терновый, и милосердные руки выронили лук. Однако избранное число восполнилось, и двенадцать стрел остались в двенадцати сердцах странной любовью: „Я возлюбил вас“.

„Я возлюбил вас“! — и Жених, Таинственное Слово, на время вернулся к своим избранным, но вино уже превратилось в кровь, и пришел второй всадник, „чтобы взять с земли мир“. Он пришел с мечом в руках, на рыжем коне — и кроткий белый цвет смешался с багряными отблесками пламени на подземных римских алтарях, походных крестах и хоругвях, на святой чаше Грааля, монгольской коннице и киевском распятии, на византийской плащанице. Арийский возглас: „С нами Бог!“

„С нами Бог!“ — победоносное шествие Креста (ловкий подкоп, обезьяна в кабинете), и на смену средневековому „невежеству“ алтарей и распятий пришел прогресс (борьба за существование, естественный отбор, золотой стандарт) — одним словом, пришло возрождение. И пришел третий всадник, на вороном коне, и подмешал к бело-багряному отблеску черный, и принес в руках меру. И на смену арийскому возгласу: „С нами Бог!“ выдвинут языческий лозунг: „Человек — мера всех вещей“. И в расцвете Европы гордый человек, сверхчеловек, первый интеллигент, занялся делом — тайной золота, — и сатана вошел в него (и Фаусту это вроде бы сошло с рук — догадывался ли он, что не евангельское раскаяние и позор, а вечная молодость, лучезарное будущее и слава ждут его?), и сатана вошел в него, и „зло совершает благо“.

И „зло совершает благо“, и на закате Европы, когда миллионные бойни, пиры и продажи празднует сатана во имя блага, равенства, золота и лучезарного будущего, приходит четвертый всадник, на бледном коне, „и имя ему смерть, и ад следует за ним“. И в нашем бледном лучезарном аду, на исходе христианской цивилизации, выдвинут последний лозунг: „Ничего нет“. Нет Жениха, конец смыкается с началом, побеждает подставное лицо — пустота, ничто, абсолютная смерть, где ничего нет…» Митя услышал стремительный лай и выглянул в окошко: меж золотыми шарами брел странник в белоснежных одеждах, всего лишь Никита в английском летнем костюме, но душа не желала мириться со столь тривиальным фактом, покидать пленительные пределы бессонной ночи — и долго унималось сердце, глаза привыкали к августовскому полдню, пеклу, к плотному видению в золотых цветах. Никита стоял и молча смотрел вверх на Митю; вот шевельнулся, закачались, засверкали шары, словно жгучие лучи пронзили воздух, перехватили дыхание, остро потянуло назад в другой мир, под другие небеса. Митя крикнул неприветливо:

— Ну, что стоишь? Иди в дом. — Пропали на сегодня, а может, навсегда, страшные кони Иоанна — нет, остались навсегда, и в их грозном явлении все события этой пятницы получили для него какой-то мистический подтекст.