Третий пир

Митя тотчас забыл обо всех, но в дверях его перехватил хозяин.

— Пр-рошу к столу!

— Им доктор нужен.

— Сейчас мы их вылечим. Стаканы! Пьем за отца народов!

— За которого? — Митя взял из чьих-то рук полный стакан. — За Бога или за сатану?

Во всенародном молчании чей-то злорадный смех, чей— то горестный голос:

— Бога нет.

Нет Жениха, потаенной горницы и двенадцати избранных стрел любви. «Я возлюбил вас»?

— Нет, — подтвердил Митя, и национальный напиток зажег кровь.

А Левушка уговаривал по телефону одну задорную студенточку, дело шло на лад («Мое последнее приобретение — „Георгий-Победоносец убивает змия“». — «Кого?» — «Змия». — «Ха-ха, трудно устоять». — «Так я жду?»), входной звонок, пылкое «Жду!» на страждущих устах, в душе тревожное: «Кого там черт!..»

— Ба, Никита!

— Где жених? — словно взорвались звон и свист, бичи и трубы.

— Чуть-чуть не застали. Проходите.

В кабинете соблазном для студенток сиял Георгий-Победоносец; хрустальные рюмочки на столике под ним отсвечивали западноевропейской жидкостью.

— И выпить не успели, невеста капризничает. Какая женщина! Вы ее знаете?

— Где жених?

— Семена Светлого знаете? «Боги гибнут» в «Худлите» по два с полтиной за строчку. (В жутковатой панике лукавый мусор: тираж, листаж, камуфляж.)

— Да знаем! — закричал Никита. — «Боги гибнут» в венке сонетов. Ну и что?

— Нервное расстройство — мерещатся склепы. Притом повадился являться по ночам юноша с огненными крыльями. «Сема, — говорит, — как тебе не стыдно».

— Яду в тебе, Лев…

— Мы с ним вместе лечились.

— Вэлос у Светлого? Вы это хотите сказать?

— Я ничего не хочу. Ни-че-го, — невесть откуда в руках драматурга оказался вдруг писательский справочник; Митя перехватил путеводный обрывок, Левушка сказал: — Давайте выпьем.

Они подошли к Георгию-Победоносцу, поднялись рюмочки. В нервном расстройстве вспыхнули багряные отблески пламени по золотому полю, взвился на дыбы царственный конь, поверженный змий покосился сатанинским оком, Митя забыл обо всем.

— А кто являлся к вам?

— О себе подумайте, молодой человек. А мы вылечились. Нет больше юноши с огненными крыльями.

Нет крестов и хоругвей, конницы, чаши и плащаницы. «С нами Бог»?

— Нет, — подтвердил Митя, и заиграла в жилах западноевропейская жидкость.

В семействе Светлых своим чередом шло чаепитие (ром «Святой Михаил» хорошо идет с чаем и вообще хорошо идет), зачитывался последний сонет, плелся новый венок «Во имя Человека!», смиренные домочадцы, звонок, легкий авторский сбой, любознательный Петруша.

— Светлые тут живут?

— У нас только папа Светлый. А мы все Потемкины. А вы кто?

Двух дядей пронесло мимо Петруши в «общую» комнату.

— Где жених?

— Был да весь вышел, — рука хозяина в гордом жесте на слове «грядущее».

— Куда?

— Не знаю.

— А если вспомнить?

— Люди добрые! — Бабушка склонилась в поясном поклоне. — Сема больной человек. Побойтесь Бога!

Запела было труба, но ее заглушил свист бичей.

— Как русский интеллигент, более того — как русский поэт требую официальной повестки!

— О Господи! — простонал Митя, Никита испугался.

— Семен Макарович, вы меня не узнаете?

Все члены одного Союза, более того — одной секции! Русский смех сквозь слезы.

— И все же — где жених?

— Мы говорили о любви, да, о любви. Невеста, странная, но прекрасная, вдруг встала и ушла. Здесь — тайна.

— Доктор — жених? — как недоверчив дивный детский взор. — Он страшила.

— Татьяна, уйми ребенка.

— Доктор поехал на вавилонскую башню!

— Татьяна!

— Он сказал в передней: «Теперь едем на вавилонскую башню на какой-то набережной».

— Ага! Высотка на Котельнической. Яков Маков, квартира шестьсот шестьдесят шестая. Этого паршивца там все знают. Татьяна! — «Святой Михаил» как-то между прочим распространился по золоченым стопочкам. — За диалектику?

— За что?

— За то, что, может быть, наше «зло совершает благо»?

— Это говорил сатана.

Борьба за существование, естественный отбор, золотой стандарт — вот человек и его мера: «Зло совершает благо»?

— Нет, — сказал Митя, забыв обо всем, и «Святой Михаил» огненной волной вошел в него.

Яков Маков сидел и ничего не делал, и ничего не пил, и вообще никогда не пил на своей башне в центре Москвы (бледный взгляд в окно, лучезарный, блаженный, успенский прах, масонский знак, египетские гробницы, кремации, урны, мертвые воды в государственных твердынях), звонок.

— Кто там?

— Свои.

— А именно?

— Члены Союза.

Пять замков, двое незнакомцев (Яков Маков общался с членами по партийной линии, собирая взносы и парадоксально имея репутацию «левого»).

Вопрос:

— Где жених? Ответ:

— Ничего не знаю. (Юморист — тертый орешек.)

Митя рассеянно устранил его, прошелся по пустынным респектабельным комнатам, хозяин с Никитой — неотвязные бубнящие тени, но он не помнил о них, остановился у окна… лучезарный, блаженный, масонский… мерзкое кладбище.

— Он был здесь.

— Это допрос?

— Товарищ Маков, — взмолился Никита, — вот мое удостоверение. Нам просто нужен старый друг детства Евгений Романович Вэлос.

— А зачем вам нужен старый друг вашего детства?

— Чтобы его убить.

— Остроумно! — Яков Маков повеселел. — Очень остроумно — убить детство. Шерше ля фам? Видел и скажу…