Третий пир

Ну и перебьемся! Никогда — это правда — не жалела Лиза ни об одном своем шаге. Ее особенность — и прелесть — заключалась в полной внутренней свободе. «Все кончено, но я ему выдала!» — объявила она в коридоре Алеше. «Старикан вроде ничего!» — «Кощей Бессмертный!» — «Чегой-то ты?» — «Да прицепился с русским народом! Кто такой Мережковский?» — «Символист, из старших». — «То-то фамилия знакомая. А что он написал?» — «Почти ничего. Он с фашистами сотрудничал». — «Нет, как он подловить меня хотел, а? Стукач старый!» Вертлявая девица-лаборантка (все здесь противные и выпендриваются) вынесла экзаменационные листки. «Сочинение — четыре, устный — пять, — констатировал Алеша якобы небрежно. — Что у тебя, Лиз?.. Ну, чего молчишь?» — «Пять — пять». Вокруг завистливо застыли конкуренты — сильная немая сцена, достойная классических чернил.

Взбудораженные до предела, они почти не заметили, как очутились на помпезной каменной скамье возле ядовитого, невинно-прозрачного озерца с ивами, сестрица Аленушка и братец Иванушка, отведавшие лукавого зелья.

— Значит, я ошиблась, — заявила Лиза решительно, — значит, и здесь встречаются порядочные люди.

— А я тетки больше боялся, пристала с разрядами местоимений… О, «Бесы»! Вспомнил.

— Да какие же они бесы!

— Предложение из Достоевского. Ставрогин — гражданин швейцарского кантона Ури, главный таинственный бес.

— Не читала.

— Жуткая вещь. В смысле — гениальная. Он повесился на намыленном снурке.

— Снурке? Забавно.

«Жива ли мать?» — подумалось вдруг (там — грубая бельевая веревка, не намыленная, которую он предусмотрительно выкинул на помойку, зарыл среди гнилья в ночь перед отъездом в Москву, но веревку можно купить, было б желание!). Детский кошмар, припрятанный в бессознательных глубинах, возвращался, сопровождал его жизнь. Лиза уловила что-то — как при внезапной перемене ветерка, перебирающего легкие покорные ивовые ветви.

— Муж и любовник! — она засмеялась. — Нет, я не могу! Молодец, Алеш! Кстати, завтра день рождения. Ты помнишь? В шесть часов.

Еще б он не помнил!

— А к чему «кстати»?

— К тому, что моя тетка ни в чем себе не отказывает.

— Что это значит?

— Догадайся.

— Не ври! — Все-таки давешний паучок застрял в мыслях злой занозой и даже приснился однажды в эротическом сне про женщину и насекомое.

— Я никогда не вру! — соврала Лиза. — Только не знаю, кто. Ничего, завтра соберутся подозреваемые…

— Какое тебе дело!

Она не смогла бы объяснить: чисто инстинктивное, детское, женское движение — в испуге раздавить пресмыкающегося гада.

— Лизка, я прошу, не лезь!

— Ах, боишься за Поленьку! Не переживай, может, она и тебе не откажет.

Эта маленькая дрянь попала в самую точку. Он так и сказал:

— Ты — маленькая дрянь! — Из протеста против традиций материнского полуподвала Алеша мата не употреблял. И сорвался с места, не дожидаясь соответствующей реплики.

Куда-то он шел, ехал, опять шел, бесцельно, стараясь движением унять тоску-кручину, так же бесцельную, беспричинную. Просто мир помертвел, как бы лишившись тайны. Красота — главная тайна жизни, энергия божественная, покров незримый, но не дай Бог лишиться его: на голой земле голый зверь, на нем блудница, в последнем соблазне расставивши смуглые ноги в дареных золотых браслетах с каменьями. Образ древний, ужас вечный, который юноша не осознавал, о котором и не слышал, а предчувствовал: так вдруг, жить надоело. Ах, жить надоело? Пожалуйста, айн момент! Вот по скверу шагают четверо (морды, мускулы, шерсть — тоже бесцельно и тоже все надоело!) и замечают унылую особь, забредшую на ихнюю территорию. «Ну, чмырь, деньги есть?» Алеша поднял голову (ангел-хранитель его — защитный механизм психики — спохватился), протаранил стоявшего напротив и промчался по аллейке и перекрестку, где служил, глядя в небо, мент-мечтатель.

Поеду в Милое, решил он под сенью закона (четыре волка в кустах наблюдают), мильтоша спустился на землю и произнес машинально, входя в образ: «Ваши документы». — «А что? Я не нарушаю». — «Поговори мне. Документы». — «Я только хотел спросить, — нашелся Алеша, — как отсюда добраться до Казанского?» — «Ишь ты, сирота казанская!» — «Да вот паспорт, я приезжий» (волки в виду явного доноса смылись). — «Ладно, — отмахнулся великодушный спаситель. — На трамвае до метро „Университет“, а там до „Комсомольской“». Что и было исполнено.

Во-первых, я должен увидеть ее, просто увидеть и убедиться, что Лизка врет. Во-вторых, если представится случай (тут он вздрогнул от желания, а мир заправился алой энергией, зашелестел, зазвенел, разгорячился), предупредить. Ведь если правда (не может быть, но все-таки…), если правда — мы с ней становимся соучастниками. Голова закружилась в открывающихся перспективах, Алеша ужаснулся. Допустим, перед тобою выбор (только честно!): она безупречна или доступна. Алеша ужаснулся потому, что его явно склоняло ко второму варианту, даже при издержках ревности в мерзком сне.