Третий пир

— Пожалуйста. Не убий — убий, не укради — укради, не прелюбодействуй — прелюбодействуй, не предавай — предай, не лжесвидетельствуй — донеси, почитай родителей — разоблачи, не сотвори кумира — преклонись, не возводи хулу на Святого Духа — богохульствуй. Бесовство впервые было оформлено законодательным путем, храм должен стать политизолятором, село — погостом, город — фабрикой, народ — трупом.

— Что ж тут великого?

— В терпеливом противостоянии.

— Да какое противостояние!

— Погодите. Только великую силу, великую жертву стремятся сокрушить и страхом великим. Иначе зачем обращать страну в концлагерь?

— Один доктор говорил, что сидели ни за что.

— Нет, нет, очередная ложь. Люди жили — и уже в этом была их вина. «Я есмь воскресение и жизнь». — «А я есмь смерть».

— По-вашему, во всем виновато бесовство, а людишки ни причем?

— Как ни при чем? При чем. Простите за поучительный тон, Алексей, но не надо бешенства, никогда. Это патологическое состояние одержимости — как при соцреализме, так и при царизме.

Узкий луч (прорезь в сдвинутых портьерах) падал на выцветший ковер, разделяя золотой чертой даму и пажа с зеркалом. Они лежали в сладостной истоме, она со смехом рассказывала про мужа и любовника Катерины, он слушал.

— …что делать? Хорошо, Алешка вспомнил, — Лиза нахмурилась, пояснила враждебно: — Полудурок один из нашего класса.

— Дурак наполовину?

— Точно. Вторая половина у него работает… да не хочу я о нем говорить!

— Школьный роман? — уточнил Иван Александрович.

— Да ничего подобного! Иван Александрович, у меня к вам просьба: придете завтра на день рождения?

— Смотря на чей.

— У Мити и у Поль, у обоих. Придете?

— Хочешь продемонстрировать меня Алешке? Он тебе тоже изменил?

— Не выдумывайте!

— У меня нет такой привычки в отличие от тебя, — он улыбнулся, нагнулся, поцеловал круглое колено, нежное, загорелое; от французских духов (вообще от духов) он Лизу отучил и наслаждался запахом плоти, у каждой женщины особенным. — Мы с тобой совершенно свободны.

— Свободны, — повторила она послушно, придвигаясь к нему, улыбаясь рассеянно.

— Но вранья я не потерплю. Ну, ты понимаешь, какого рода вранья. Во сколько приходить?

— К шести.

В дверь позвонили — захлебывающийся звоночек.

— Не будем открывать, — сказала Лиза быстро. — У хозяев ключи, а больше нас никто не волнует, правда?

Иван Александрович усмехнулся.

— А мосгаз? Наверное, увидел мою машину.

— Какое он имеет право…

— Я сам хочу его повидать, — начал неторопливо одеваться. — Надо же заплатить.

— За что?

— За все. За шантаж.

По берегу шел рыбак с удочкой, посвистывая, огромный день наклонился к вечеру, но солнце еще высоко, играет водной рябью. Кирилл Мефодьевич вскапывал грядку, Алеша собирал в ведро падалицу (сам вызвался «отработать кормежку»). Яблоки — оранжевые фонарики, солнечные братья в изумрудной райской тени, возьмешь в руки полновесный плод, глядь — выползет встревоженный червячок: что надо? — а мы тебя к ногтю, не порть товарный вид. «Вы почем яблоки продаете?» — «Я не продаю». — «Куда ж такую уйму?» — «Съедят». — «Домик могли б себе и побогаче спроворить. Вы тут и зимой живете?» — «Нет». — «А зачем печка?» — «Обычно кто-нибудь живет». — «Кто?» — «Кому жить негде». — «У вас знакомые — бродяги?» — «Есть и бродяги». — «Ну вы прям дед Мазай и зайцы». — «Вас что-то тревожит, Алексей». — «Шелковый снурок, на котором повесился Николай Всеволодович». — «Нет! — воскликнул старик. — Вы не способны. Кто?.. Ну не „Бесы“ же Достоевского вас тревожат, в самом деле! Кто?» — «Мать». — «Отца нет?» — «Где-нибудь есть… в природе». Алеша сел в траве, старик стоял, опершись на лопату. «Вы оставили ее одну?» — «Мне все это осточертело, понимаете? Веревку я выбросил». — «Понятно. Позвонить можно?» — «Дорогой Мазай Мефодьевич, мы — плебс из подвала, точнее — из полуподвала, то есть полуплебс из полу…» — «Дайте мне свой адрес». — «В Орел, что ль, поедете? Чудак— человек». — «У меня там знакомые, я свяжусь». — «А ваши знакомые способны сидеть при ней неотлучно, когда она запьет? А запьет она на недельку, а то дней на десять… Не дам! Пусть все идет как идет. Может, ее уже похоронили. И я ничего не хочу об этом знать». — «Она лечилась?» — «Сто раз». — «Сколько ей лет?» — «Уже тридцать четыре. А ваши детишки не запойные?» — «У меня никого нет». — «Везет же людям. Квартира есть, дача есть, машина…» — «Машины нет». — «Купите. Я ваш наследник, идет?» — «Идет».

После ухода мосгаза — чай на кухне, какой-то особенный, его привез Иван Александрович, и шоколад, и виноград, и то, и се — Лиза оторваться не могла, он любовался, а сам пил только чай, пустой и очень крепкий. Встал, отодвинул засов на дубовой двери на черный ход, узкая обрывистая лестница с крутыми поворотами, потянуло гнильцой, смрад, свет из тусклых круглых оконцев создавал атмосферу из фильма ужасов.

— Если энкаведешники по черной лестнице не поднимались, а дежурили у выхода, здесь можно было спрятать парабеллум.