Третий пир

Об этих «ужасных вещах» они говорили двенадцать лет назад, в декабре шестьдесят восьмого, после парижской командировки. Заграничный неудачник всю жизнь гордился разоблачением философа. «Я лично приложил к этому руку, уверяю вас!» — «Порадоваться, как пауки пожирают друг друга?» — «Вот-вот. В процессе участвовал сын известного московского адвоката Руднева. Ума не приложу, как он пролез в защитники со столь гнилым происхождением, разве что сам папаша Руднев в свое время защищал большевичков? Припомнили и отблагодарили». Руднев-сын отыскался легко — через московскую коллегию адвокатов, он в ней не состоял, однако его знали: старик с сумасшедшинкой, но защитник блестящий. Иван Александрович сам удивлялся, зачем ему все это нужно, но действовал, как всегда — энергично и собранно (он был отнюдь не созерцателем, а деятелем по натуре и временами умирал со скуки в социально обусловленной спячке: жизнь есть сон, Россия — спящая царевна в убогом гробу, на которую никак не найдется стоящий жених; а вообще-то оставить бы ее в покое… не дадут!). За высоким окном бесконечно падал с неба белоснежный покров — не над Елисейскими полями, а над Арбатом, климат другой. Дети старательно лепили бабу, он говорил отстраненно: «Заводить новый круг поздно и бессмысленно, опять начинать с Московии, собирать остаток — некому, незачем и не дадут: там русское имя страшно и ненавистно».