Три куля черных сухарей

Ушло детство… Ушло, отшумело последней Ульяниной руганью на Никиту, когда они вернулись из школы с ведомостями об окончании семилетки.

Чертовала Ульяна Никиту тогда как только могла — себя до слез довела, швырнула в него железную кружку, не попала, еще больше распалилась, кинулась в сарай за веревкой, окунула ее в бочку с водой, стала скручивать в тугой жгут:

— Вот я тебя сейчас допеку!.. Вот я тебе, паршивцу, сейчас покажу, как надо учиться, как надо отца-мать почитать!..

Никита смотрел на нее исподлобья, терпеливо ждал своей участи. К бою он приготовился давно, еще как только получил на руки ведомость, в которой было три двойки, а это значило, что он опять оставался в седьмом классе. За это дома неминуемо следовала выволочка. Но чтобы такая — веревкой, да еще мокрой, — этого Никита не ожидал. «И откуда она это взяла? Раньше такого и в помине не было. Наверное, будет очень больно… Пусть!»

Никита еще ниже опустил голову, чтобы ничего не видеть. «Пусть!.. До смерти не убьет…»

Остановил Ульяну Карпо. Взял ее за локоть, сказал обреченно:

— Угомонись, Уля… Шо, ты этим поможешь? Остепенись…

— Как же угомонись?! Как же угомонись?! Мне ж обидно: все делали для того, шоб учился… А он, гад!.. Перед людями стыдно.

— Ну шо ж теперь? Убить его? Значит, не пофартило нам.

— Не пофартило! Лень-матушка заела. Как же не быть обиды? У других, поглядишь, без отцов, живут впроголодь, а учатся. А тут? Чего тебе не хватало? — опять она стала наступать на Никиту. — Ну, скажи, какого рожна тебе ишо надо было?

— Угомонись… — повторил Карпо. — Не всем же быть учеными. Живут люди и без грамоты… А он, слава богу, семилетку имеет.

— Дак не имеет же он ее! Не имеет.

— Имеет, — твердо сказал Карпо. — Год просидел — шо ж оно все мимо ух пролетело?

— Если б то семилетку кончил! А то ж документа ему не дадут.

— Не в документе дело…

От слова к слову — видит Никита: смягчается мать, а потом и совсем утихомирилась, бросила веревку на завалинку, сказала Карпу:

— Тогда чертуйся с ним сам, моих силов больше нету, — и пошла в хату.

— Ладно… Как-нибудь… — Карпо поднял веревку, понес на место в сарай.

Никита остался один, думал, как быть, что делать.

Поднятый Ульяной гвалт был хорошо слышен в соседних дворах. От каждого ее слова Васька вздрагивал, будто это она его отчитывала: Васькина участь тоже висела на волоске В последний момент пожалела его химичка — вывела итоговую тройку. А иначе и он сейчас размышлял бы, куда бежать от гнева и обиды матери. Там отец заступился, а тут ждать защиты не от кого.

Но все обошлось и там, и тут. Никита устроился в техникум, а Ваську мать тогда лишь слегка пожурила за слабые отметки:

— Хочется, чтобы ты десятилетку кончил. Ой, как хочется! Учись как следует — большой ведь уже, стыдно на троечках ехать…

И верно — стыдно. В восьмом с ними уже и учителя стали обращаться, как со взрослыми, на «вы», и чубы разрешили отращивать… И перед девочками стыдно… А теперь вот и комсомольский билет к тому же зовет: учиться, учиться и еще раз учиться.

Смотрел Васька вслед Никите и грустил, будто терял он его навсегда, а вместе с ним терялось и еще очень многое. Уходил Никита, а с ним уходили в прошлое мимолетные годы детства…

Дома мать взяла из Васькиных рук билет и, держа его бережно в ладонях, как воробышка, долго разглядывала счастливо улыбаясь.

— Слава тебе господи — дождалась! Сынок старший комсомольцем стал. Вырос! Сбылась одна мечта моя: вырос Вася!.. — И вдруг заплакала навзрыд, слезы крупные, обильные брызнули из глаз, она прижала билет к груди и так — смеясь и плача — глядела на Ваську и все порывалась что-то сказать и не могла. Наконец успокоилась немного, вздохнула, спросила: — Да правда ли это, Вася?.. Правда! Поздравляю, сынок. — И она поцеловала Ваську в лоб.

С двух сторон на нее наседали Танька и Алешка — просили показать им билет. Но она не обращала на них внимания, сама, будто ребенок, не могла наглядеться на серенькую книжечку. Танька рассердилась, повысила голос, потребовала капризно:

— Да ну, мам!.. Дай!

— Сейчас, сейчас… — отвечала мать машинально. — Успеете. Дайте мне налюбоваться: первый же комсомолец в нашей семье! — Потом оглянулась на младших: — Руки чистые ли? Не испачкайте. — Хотела отдать Таньке, но раздумала и положила на стол: — Вот, любуйтесь.

Услышав необычный шум, встал с койки приболевший Аркадий, выглянул к хозяевам:

— Что за радость у вас такая?

— Да как же не радость? Вот в комсомол уже Васю приняли! — сказала мать.

— Да ну? — обрадовался тот искренне и, как был в кальсонах, только завернулся в одеяло, босиком, подскочил к Ваське, обнял его. — Вот это да! Вот это здорово! Вот это молодец! — И все держал, прижав, Васькину голову у себя на груди, а у Васьки от всеобщей радости щекотало в носу и хотелось плакать.

Васька попросил мать пришить с внутренней стороны пиджачка карман с пуговкой — специально для билета. И когда карман был готов, он завернул билет в газету, спрятал его в этот карман и застегнул на пуговку.