Три шершавых языка

Все, что позже и мог вспомнить Марк, после того, как пуля накрепко поселилась в его животе, это склонившихся над ним несколько знакомых лиц, суетливо что-то говоривших ему, крививших губы, а над их образами – небесную голубизну неземного пространства. О боже, такие чистые, такие особенные небеса сегодня, думал он. И почему люди так редко смотрят вверх, ведь это так здорово кем-то задумано – иметь такие прекрасные небеса над головой, чтобы наслаждаться ими, топить в их глубине все свои мирские заботы и проблемы, когда в беде или под грузом вечных, как земля, невзгод поднимаешь свой взор вверх. Затем был провал, посреди которого отпечаталась в памяти качающаяся крыша Хамви и невероятной силы жажда.

Глава 24

Марк очнулся в госпитале, притом в сознание он вернулся, словно грохнувшись в кровать с того самого света. Кусок прошлого из недавних событий ушел куда-то на задний план, будто это был всего лишь кошмарный сон. Но и обнаружить себя на не схожей с прежними ощущениями кушетке, с белоснежными простынями, да упереться взглядом в твердый потолок вместо брезентового тента было не особо-то привычно. Черт возьми, где мое оружие, включилась автоматическая мысль.

Оглянувшись по сторонам своим еще не вполне трезвым от обезболивающих средств взглядом, он наткнулся на ряды пустых больничных коек слева, ширму справа и спереди и большой стеллаж с медицинскими приборами, из которых змеями тянулись несколько длинных трубок. О боже, все они исчезали под его простынею.

Нужно проверить конечности, бросилось ему в голову. Руки вроде в порядке, даже можно свободно шевелить пальцами, значит, тут все на месте. Но ноги? Пытаясь пошевелить пальцами ног, он почувствовал резкую боль под грудной клеткой. Что это, мать его, такое? Что с ногами, черт возьми? Но подвижные бугорки под простынею, где должны были находиться стопы, немного успокоили закипевшие страсти. Но целы ли они – вот что теперь его мучило. Нужно подумать, нужно подробно вспомнить, что, черт побери, произошло на дежурстве, перед тем когда сознание ушло от меня по своим делам. Какие-то обрывки промелькнули перед его глазами, где он вновь смог увидеть, как что-то влетело ему в живот сквозь бронежилет, затем свое падение назад и выше головы запрокидываются его ноги. Вроде целые ноги!

Через дикую боль в грудной клетке он оторвал голову от подушки и принялся сдвигать белоснежную простынь. С такой ужасающей горой над животом можно ожидать все что угодно.

Страхи подтвердились. Несколько омерзительных трубок огромными кольчатыми червями-падальщиками выглядывали из его живота, чуть левее пупа, а две достаточно тонких заходили куда-то со стороны спины.

– Черт, черт, черт! – громко вырвалось из Марка, и голова опять упала на подушку.

– Эй, сестра, – заорал кто-то за ширмой, – четырнадцатая койка пришла в сознание.

Через несколько секунд перед лицом Марка склонилась сестра, словоохотливая и обходительная, но на нужные вопросы она отвечала уклончиво.

– Вам все доктор расскажет, – увиливала она. – Это он, в конце концов, ваш лечащий врач, и только он точно знает, что у вас пока барахлит.

***

Как прояснилось позже, в живот влетела крупная пулеметная пуля. Она втянула за собой керамические осколки пластин бронежилета и рваную жестянку своей медной оболочки, после чего решила и сама там задержаться. Ранение было серьезное: многочисленные порезы кишечника, большая кровопотеря и огромное число мелких и средних осколков по всей брюшной полости.

– Ты бы еще весь песок Афганистана с собой захватил, – шутил доктор. – Мы тебя несколько раз штопали! Но жить, в общем-то, будешь как раньше. Многое зависит от тебя самого, так что смотри. Дристать, извиняюсь за грубость, пока придется через трубку. Ну, пока раны не заживут.

***

Марку и раньше приходилось видеть по телевизору, как люди оказываются в больницах да госпиталях. Такие мирные сцены, кругом родственники, цветы! Ты лежишь такой сытый, довольный, движешься навстречу своему излечению. Или ты умираешь от рака, медленно и сладко, а кругом все в печали и даже плачут. Но в этих красивых фильмах никогда не расскажут, как из тебя выдергивают омерзительно толстые трубки медицинского оборудования, как кормят тошнотворно жидкой кашицей через зонд. Но хуже всего ходить под себя в судно. Еще в пятьсот раз хуже, когда это судно вынимают из-под тебя и рассматривают твои подвиги. Еще в пятьдесят тысяч раз хуже, когда тебе подтирают задницу. Правда, Марк этого избежал. Еще в пять миллионов раз хуже, чем подтирание задницы чужой рукой, это когда тебя моют ниже пояса.

И почему всегда медсестры – женщины, думал Марк, озадаченный своей беспомощностью. Хотя было бы мне легче, если бы за мной ухаживали парнишки или там старички? Ну уж нет, застрелите меня. Хоть бы тогда каких-нибудь страшненьких престарелых дам брали на работу, а не таких молодых красавиц. Пожалуй, было бы не так стыдно.