Три шершавых языка

Дела шли на поправку. Марку даже разрешили вставать и ходить по госпиталю между приемами пищи и процедурами. Сам госпиталь находился в отдаленной от города зоне и располагал упомянутым ранее огромным парком с беседками, тропинками со стрижеными кустами и даже небольшим полем для игр в мини-гольф или крикет. Иногда за Марком увязывался его сосед Джон, и тогда приходилось толкать его инвалидную коляску, делая восьмерки по длинным асфальтированным дорожкам. Марк иногда косился на обожженную кожу с криворастущими волосами головы Джона, на его жалкие обрубыши, а про себя думал, что не все так уж и плохо в его не самой худшей жизни.

– Эй, Марк, – воскликнул Джон, – вон видишь те самые кусты?

– Ну.

– Давай тащи мою задницу туда.

– Может, доедем до нормального туалета, – возмутился Марк.

– Молчи и делай, что я говорю. Долго насиловать тебя я не буду.

– А ты сможешь, жалкий коротышка? Я думал, тебе скоро арии Шуберта придется петь.

– Не беспокойся! Там где надо у меня все на месте. Я еще успею и тебя в декрет отправить, – отозвался Джон.

Там, за стеною кустов, из кармана больничной пижамы он вытащил пакет марихуаны, бумагу для самокруток и зажигалку.

– Друзья меня навестили, поблагодарили, так сказать, – пояснил он. – Ты как?

– Не, я не буду! – скривился Марк. – Я этой дрянью в Афгане вдоволь наелся. Тем более, нам сегодня на процедуры.

– А мне уже точно нечего бояться. Ни полицаев, ни папы римского, ни бога, ни сатаны. Что они теперь мне смогут сделать, руки оттяпать? Да пусть забирают все, вместе с моей чертовой задницей, мне не жалко.

***

В конце концов, Джона понесло выговориться, да так горько, что Марку стало не по себе слышать его слова от него, из уст самого Джона. Хотя, лежа в палате, он неустанно излучал волны оптимизма, но, как обнаружилось, делать и поступать так требовала его сильная сторона личности. В голове же засели мысли совсем иного толка. Такое часто встречается в мужском мире, когда вроде видишь человека, грудью бросающегося на амбразуры и смело размахивающего палицей, не жалея живота своего, а на изнанку оказывается все гораздо прозаичней. Там и глупые страхи, и трусливые мысли, и трясущиеся поджилки жалкого неудачника.

Наконец, под действием зелья, Джон дал волю своим настоящим чувствам и теперь ревел словно вдовец, потерявший жену и детей, работу и дом, причем все одновременно. Хотя если поразмышлять, то так оно и было. Жена его не посещала, по крайней мере, Марк ее никогда не видел. Не замечал также, как он общается со своей семьей по телефону. Неизвестно, то ли он отдалился от них, то ли они бросили его. Но впереди его ждало одиночество, холодное как пиво из морозилки.

Оно будет неумолимо грызть его и грызть, час за часом, день за днем, а он в свою очередь спасаться, приложившись к бутылке, марихуане или вообще к чему-нибудь потяжелее. Может, прежде стоит лечить людей от этой напасти, а с пороками они сами справятся, подумал Марк. Чего греха таить, он и сам испытал на себе всю палитру этого «удовольствия».

– Где я найду теперь работу, жалкий кусок недочеловека? – причитал сквозь слезы Джон. – Какая женщина теперь посмотрит на меня? Кому я, жалкий мясной ошметок, буду нужен?

Это случай стал страшным уроком, или ударом, или, возможно, мощнейшим лекарством для души самого Марка. По ощущениям, один черт, все одинаково, все болезненно. Самое забавное в этом замечательном мире то, что, когда ты начинаешь лечить свою жалкую душонку, когда все постыдные поступки, совершенные прежде, снова пропускаешь через нее, внутри поселяется нечто, что только счастливо намотать на вилы всю твою требуху. Оно мучает тебя. Костлявой рукой сжимает твое сердце как поганую клизму. Беснуется и грызет тебя заживо, несмотря на мольбы.

Лечи свою душу, и она заболит, да так, что завоешь от боли, сукин ты сын. Будешь кататься по полу, и не будет ни места, ни лекарств, чтобы спастись от этой муки. Если вновь не начать одурманивать своего внутреннего пожирателя.

В солдатской форме, под муштру подготовки ты полностью теряешь свое «Я». Нет «Я», но есть отделение, взвод, рота. Ты не думаешь, за тебя думают и отдают приказы. Все кристально ясно и легко для понимания, четко, до полного автоматизма. Сказали, жать гашетку, и ты жмешь ее и жмешь. А если воспротивишься однажды, то о тебе позаботятся как следует, чтобы в следующий раз ты действовал в русле самых глупых приказов.

Но чуть позже, когда ты находишь себя вдали от того мира, где стрельба, взрывы, убийства – дело повседневное, приходит осознание содеянного и новые мысли, которые никак не ожидал встретить. Оправдания, что ты выполнял чей-то приказ или исполнял свой долг, почему-то уходят на второй план. Образы командиров, сержантов, офицеров растворяются, а вместо них оказываешься один, лицом к лицу со своими демонами прошлого.

– Мать твою! – прервал Марк свои рассуждения. – Вот это я вляпался так вляпался!

Часть V. Судьба

Глава 26