Три шершавых языка

Кроме основной работы репетитором, Ангела значительную часть заработка и славы получала, будучи музыкантом в филармонии. Нью-Йоркская филармония была престижным местом, даже с уверенностью могу заявить, олимпом мира классических музыкантов. Одновременно мечтой и жертвенным алтарем. Но все же у Ангелы непрестанно морщился лоб при упоминании об этом месте. Долгая и мучительная подготовка к новым выступлениям в составе оркестра, доведение до высочайшего уровня мастерства игры музыкальных произведений – все это она считала слишком большой тратой времени. Будучи талантливее своих коллег, ей раз за разом, день за днем приходилось повторять уже давно отточенные до режущего уши блеска музыкальные номера. Но все же до какой-то поры работа там имела для нее смысл. Она и ее коллеги часто бывали в других городах и странах. Нередко появлялись на центральных телевизионных каналах и даже приобрели в своих кругах широкую известность. Но все же сказать о ее стремлении к славе язык никак не поворачивается.

Иногда в перерывах между концертами Ангела собирала свой творческий коллектив у себя в доме. Вместе они тренировались и музицировали. Дисциплина не всегда была на первом месте в группе, такой уж музыканты народец. Но, в конце концов, они умели выжать из себя и своих инструментов нечто прекрасное и берущее за душу в единой музыкальной сцене. Общую встречу они заканчивали, как правило, непринужденной беседой с бокалами вина в руках, как придется рассевшись на диване и столиках.

К великому сожалению Марка, были у нее и многочисленные поклонники среди мужчин, и казалось, они окружали ее повсюду. Ей звонили чужие голоса, ей махали и сигналили из проезжающих дорогих автомобилей. Не будет ошибкой предположить, что цветочники сносили добрую сотню пар обуви, протаптывая дорожку к ее дому. И все благодаря многочисленным тайным воздыхателям.

Таковые оказались и среди тех, кто работал в ее коллективе, кто часто и подолгу находился рядом. С одним из ее занимательных коллег Марк познакомился, если так можно выразиться, на одном из репетиционных дней, когда шла подготовка к большому концерту, традиционно проходившему в это время года.

***

Марк встретился с Ангелой на обеденном перерыве в одном из кафе, обнаружившемся вблизи от ее работы. В этот раз их встреча стала вынужденной мерой, чтобы побыть хоть какое-то время рядом, так как Ангела целыми днями пропадала на репетициях. Концерт готовился впечатляющий по размаху и разнообразию музыкальных номеров, и ее участие в нем было повсеместным. Там-то за фортепиано, тут за клавесином. Даже небольшой европейский орган оказался в ее распоряжении. После короткой прогулки Марк напросился к ней на работу, хотя она мягко пыталась отказать ему.

– Ты только сядь повыше, – сдалась она наконец, когда они подошли к концертному залу, – и не издавай шум. А еще ни в коем случае не обращай внимание на нашего главного. Он будет ругаться, махать руками, капризничать, иногда вести себя как избалованный ребенок – ни в коем случае не реагируй, ведь все это часть моей работы.

Марк выбрал балкон, который совершенно избегал света, и утонул в кресле. Здесь он ощутил себя невидимым свидетелем кузницы музыкального мира, этаким первооткрывателем таинства закулисных действ.

На широкой сцене стали рассаживаться один за другим музыканты. Некоторые, что было непривычно, заявились в майках и шортах, а ногах болтались открытые сандалии. Они занимали свои места, переставляли поудобнее пюпитры, тасовали листы и затем осматривали свои инструменты. Длилось все их хождение минут десять. В конце концов, их главному надоело молча глядеть на разброд, и он принялся на весь зал спрашивать, где находится тот или иной исполнитель.

Ангела сидела за клавесином, крышка была опущена, и она, облокотившись на нее, смотрела задумчивым взглядом в темноту, в то самое место, где находился Марк. На лице ее была едва заметная улыбка в стиле Моны Лизы, и иногда уголки губ поднимались еще выше, а глаз подмигивал. Она самая лучшая, самая красивая девушка здесь, думал Марк. Да что же я, во всем большом мире. Наверное, я только с ней по-настоящему понял, что есть материальная суть бесконечности. Это твердое желание смотреть на нее, не отрываясь, до самого скончания времен.