Три шершавых языка

Параллельно своим манипуляциям с ломами трудяги яростно орали на крановщиц, с чьей помощью эти чаши и висели в воздухе. Иногда металл проливался мимо. Он ударялся об пол и разрывался на миллионы пулей летящих искр. Казалось, они заполняли своим светом все пространство. Резкий мужской крик с непотребной лексикой, в ответ визгливый женский, также не лишенный интимных подробностей, и вроде все, до следующего раза, вставало на свои места. Остатки металла сливали тут же, прямо на пол, и с каждым таким разом помещение все больше напоминало пейзажи самого настоящего ада. Кругом светилось угрожающе красным светом железо из открытых форм, обдававшее резко жаром и прежде всего глаза, если приблизиться. На полу также багровели лужицы лавы, прятавшиеся в слое пыли. Случайно наступить на них было делом нехитрым. Чуть выше уровня головы витал плотный сизый туман, тянувшийся до самого потолка. Посреди этого жаркого хаоса бродили хозяева ада, с ломами вместо трезубцев, в защитных касках, скрывавших рога, и чернющими лицами под масками.

Вот где, я думал, была настоящая адская работа, пока не оказался на этом самом месте. И не зря, оказывается, Ангела недолюбливает свою роль в филармонии, вывел Марк заключительную мысль как раз в ту секунду, когда мелодию оборвал главный злодей.

***

Марк ждал свою подругу тем же вечером перед главным входом в здание. Она спускалась по ступеням, а за ней как банный лист прилип этот же тощий доходяга. Он что-то там, видимо, шутил и сам над этим смеялся дурашливым смехом – хилое было зрелище. На лице же Ангелы была еле уловимая улыбка, больше из вежливости и неловкости положения.

Тощий «богомол», заметив одиноко стоящего Марка, сразу же догадался, что это и есть его конкурент. Предвидев, что их сейчас будут представлять друг другу лицом к лицу, он решил пойти на попятную. Резко и довольно неловко он поцеловал Ангелу в щеку, попрощался и поспешил в сторону автостоянки, махая как первоклассница рукой. Она же будто и не заметила его действий. Марк тоже решил испытать свою сдержанность и старался не вспоминать этот случай весь оставшийся вечер.

– Я почему-то была уверена, что твоей выдержи хватит не более чем на час. Ты уже здесь не первый подопытный образец. Нет-нет, но кто-нибудь приведет родственника или своих детей. Но поздравляю, тебе удалось продержался дольше остальных, – спокойно разлилась она неприхотливой болтовней, старалась немного смягчить напряженность.

– Мне просто было любопытно узнать, каково это, работать здесь на твоем месте, – соврал в ответ Марк.

– Ну и как тебе?

– Пфф… это же надо столько терпения иметь, чтобы не сорваться и набить дирижеру мордочку.

– Ничего, бывало и похуже. В принципе, и студенческая жизнь в консерватории также проходила под натянутыми как струна нервами, криками и руганью со стороны преподавателей. Так что мы к этому уже давно привыкли.

– Ничего себе, – удивился Марк. – Я раньше считал музыкантов самым благоразумным народцем, в отличие от всех прочих.

– Да что там, – засмеялась Ангела, – у меня был случай на эту тему, я бы сказала, история, достойная стать городской легендой. Хочешь, расскажу?

– Да, давай, почему нет.

– Ну, в общем, произошло это в годы моего обучения в консерватории. У меня проходил индивидуальный урок по классу фортепиано, и мой преподаватель, гениальный и, как часто бывает у гениев, непонятый человек, часто резкий и беспринципный, находился в не лучшем расположении духа. И как бы я ни играла, мне не удавалось достичь того уровня, какой он сегодня требовал от меня.

У умников есть такая характерная манера рассуждать, раз я умею, значит, и ты должен, хоть под поезд ложись! К тому же за день до этого я глубоко порезала палец о торчащий гвоздь, когда наводила порядок в съемной квартире. И это немного, но мешало. Дойдя до точки кипения, она перехватила мою правую кисть руки, акцентируя на безымянный палец, и как давай им резко стучать по клавишам, стараясь показать мне ритм и динамику произведения, параллельно сдавливая меня в тисках словесного пресса.

Палец предательски лопнул в том месте, где был прокол, да еще, зараза, успел ударить по нескольким клавишам, хорошенько их разукрасив, и накапать кровью везде, где только можно. Досталось и полу, и тетрадям, ее рукам и моему светлому платьицу. В общем, кровь хлестала как заведенная, как в самых дешевых японских боевиках, больше от того, что я была слишком перевозбуждена.

Представь ужас того человека, когда она увидела на белых, как кость, клавишах фортепиано крупные капли невероятно-алой крови, местами лежавшие идеально круглыми пятнами, а где-то широко размазанные. В эту секунду я и сама подумала, что может быть более возмутительным в этом мире, чем эти две вещи, крайне несовместимые, которые никогда не должны соприкасаться друг с другом, как кровь и клавиши. Моя преподавательница побледнела. Да что там, стала белее, чем я бываю зимой, и вот-вот уже намеревалась упасть в обморок. Разумеется, ей стало плохо от осознания ужаса своего поступка, безумного, нечеловеческого по всем меркам.