Три смерти Ивана Громака

– Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант? – спросил Горомак.

– Разрешаю. Только впредь больше так меня никогда не обзывай, ладно?! – недовольно покачал головой новый знакомый.

– А как тогда прикажете к вам обращаться? – удивлённо пролепетал теперь уже – после выпуска из школы – младший сержант Громак, ранее никогда не допускавший проявления хамства и панибратства в отношениях со старшими по званию.

– Володя. Или командир. Как тебе больше нравится?

– Честно говоря – мне до лампочки… – пожал плечами Иван. – Но всё же лучше действовать строго по Уставу, как положено в Красной армии, товарищ старший…

– Отставить! Вот представь: начинается смертельный бой, а мы с тобой, как два долбодятла: «Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант?» – «Так точно. Разрешаю, товарищ младший сержант!» – «Враг, товарищ старший лейтенант, справа по курсу на три часа… Расстояние – тысяча пятьсот метров, разрешите прицелиться?»… Да пока ты эту белиберду произнесёшь – нас расстреляют из всех стволов, понял?

– Да, – кивнул Громак.

– А надо так. Засёк врага – уничтожил и только тогда доложил. Понял?

– Да вроде бы…

– При этом мы с тобой, а с нами и весь танковый экипаж должны быть как одно целое. Понимать друг друга не то что с полуслова, а даже с полумига, понял?

– Так точно!

– Меньше текста, больше дела. А уже при начальстве – можешь закрутить по полной… Хоть: «Разрешите доложить, ваше высокоблагородие!»

– Слушаюсь, – наконец-то согласился Иван (оспорить такие доводы ему, не раз бывавшему в самом пекле тяжких сражений, было непросто) и, смущаясь, попросил: – Расскажите немного о себе… Пожалуйста!

– Да успокойся же наконец! И где только такие выкальщики берутся? – по инерции продолжал возмущаться старлей.

– Где-где… Там же, где и все остальные-прочие… – ответил Громак, в глубине своего юношеского подсознания понимая, что его командир ждёт именно такого неформального общения, свойственного простым советским людям.

– Ты русский или басурман какой-то? – наконец соизволил улыбнуться тот.

– Казак. Запорожский.

– Наш человек, – объявил Подгорбунский. – Значит, и общаться должен по-нашему. Крепкое слово любить и понимать. К старшим относиться с почтением, но без раболепия!

– Есть! – шутливо козырнул Громак.

– Да, кстати, ты какого года рождения? – спросил старший лейтенант.

– Двадцать четвёртого.

– О боже! На целых восемь лет младше меня… – покачал головой Подгорбунский. – Совсем пацан… На фронте давно?

– С первого дня войны, – не стал скрывать Громак.

– Ого! Погоди, это что же получается? С семнадцати лет, что ли? – удивился командир.

– Так точно!

– Документы подделал? – старший лейтенант с пониманием посмотрел на нового подчинённого.

– Нет. Ещё до войны служил на флоте. Воспитанником экипажа крейсера «Красный Кавказ»… – пояснил Громак. – После выхода приказа о списании на берег несовершеннолетних юнг пошёл добровольцем в первую комсомольскую штурмовую, тогда она называлась тридцать восьмым отдельным инженерно-сапёрным полком.

– И что, там все такие были? – поинтересовался Подгорбунский.

– Ну да. Двадцать четвёртого-двадцать пятого годов рождения.

Старший лейтенант присвистнул:

– Не слабо! Меня и то лишь в августе сорок первого призвали. Так что прими мою уважуху, братец!

– Принимаю, – кивнул довольный Иван.

– Да… Ещё… Выходит, со взрывным делом ты знаком не понаслышке? – думая о чём-то своём, поинтересовался Подгорбунский.

– Ещё бы. – Громак небрежно махнул рукой. – С любым типом мин управлюсь. Что с нашими, что с ихними.

– Молодца!.. Насчёт двоих голыми руками – тоже правда?

– Да. Так получилось… – Ивану почему-то не хотелось рассказывать о том бое, и теперь он понимал майора Вайнбрандта, предпочитавшего отделываться от таких вопросов шутками-прибаутками.

– А награды твои где? – не отставал Подгорбунский.

– Какие?

– Ордена, медали… Не за подвиг, так хотя бы за активное участие!

– Не знаю, – искренне признался бывший штурмовик, недоумённо пожимая при этом широкими плечами[36].

– Что за чушь? – удивился Подгорбунский. – Откуда такое напускное равнодушие, такое пренебрежительное отношение к боевым наградам, товарищ младший сержант?

– Не ради их служим…

– Одно другому не мешает. Иконостас Брандспойта видел?

– Какого ещё Брандспойта?

– Начальника танковой школы.

– А… Вайнбрандта, – наконец-то догадался Иван. – Видел. Илья Борисович мне даже анекдот на эту тему рассказал.

– «Там тоже один наш окопался?»

– Так точно.

– Вот… Бери пример с умных людей. «Каждое шевеление на фронте должно быть документально запротоколировано и соответствующим образом поощрено». Такова се ля ви, брат! – философски заметил Подгорбунский.

– Вы… Ты тоже таким путём заработал свои награды? – продолжал путаться в субординации младший сержант Громак.

– Обижаешь… И на Брандспойта зря грешишь, он от опасности никогда не прятался. А я свои награды потом и кровью добывал, личной, так сказать отчаянной храбростью.

– Вот видишь? У нас в детдоме за иной тип поведения могли и по харе съездить, – припомнил происходившее, казалось бы, в другой жизни Громак.