Три женщины

– В цирк больше не пойду. И не уговаривай. Это что ж над животными издеваются. Прям вся искрутилась. Им же больно, поди, вверх ноги ходют. Нет, я этого перенести не могу. И где поют, тоже не пойду, уж больно визжат. Прям аж в ухе режет. А вот где про жизню, там мне нравится. Туда пойду.

Роня, в отличие от Таисии, любила оперу. Как же благодарна была дочери за «Травиату». Все арии знала наизусть. Слушала по «тарелке». А тут все воочию. Сказка.

Роня смотрела на жизнь дочери и радовалась, и горевала одновременно. Все-таки Москва, и квартира, да со всеми удобствами. И внучка подрастает, да вот, бог даст, еще внучок на подходе. И люди окружают добрые, во всяком случае, в доме. А это важно. От соседей многое зависит.

С Николаем Роне пообщаться не довелось, два дня – и укатил в командировку. Вроде тоже радовался приезду тещи от души. Но опять не видела Роня того тепла к дочери, о каком мечтала сама. Какое давал ей Алеша. Муж Роню и чмокнет лишний раз, и на руки возьмет. В семье Ковалевых все сухо, просто разговор глазами, и то в основном со стороны Тамары, Николай все больше смотрел в сторону. Новые отношения, новая жизнь? Да нет. Чувства сильные – они на все времена, их не скроешь.

= 8 =

– Мария Игнатьевна, я устала бороться в столовой. Каши ребятам уже по полтарелки не хватает. Если раньше я получала полную кастрюлю, то теперь три четверти. И потом, одна вода. Ну что это такое? А где молоко, где масло?

Мария Игнатьевна вышла из-за стола.

– Нет, я эту Никифоровну уволю. У ребят воровать! Мы ж вроде ее месяц назад только проверяли.

– Недели две все в порядке было. А сейчас опять ни в какие ворота не лезет. Да я сама пыталась рядом стоять, когда она в омлет яйца бьет. Она просто фокусник. Одно яйцо на сковородку, два в кастрюлю, которая у нее под ногами. Мария Игнатьевна, у меня ребята из-за стола голодными выходят!

– Спасибо, Алексеевна, разберусь. Слышала, кстати, разговор в столовой. Тебя касается. Мальчишки твои шептались: «Тамара наша, она добрая. Вон, если булка остается, всем, хоть по капельке, да разделит, а Савична, сука, домой забирает». А? Слыхала? – веселилась Мария.

Тамара чуть в обморок не упала.

– Говорил кто, Козлов?

– Да какая разница. Правда же. Сама видела, как Антонина булки в сумку пихала. Вот тоже люди. Тамар, вот тебе же в голову не придет.

– Ну, у нее дети, – нерешительно пыталась защитить учительницу Тамара, хотя сама не понимала такого отношения.

– У тебя тоже дети, – жестко сказала Мария, – да и муж-то много ли зарабатывает? Он у тебя, кстати, кто? Или вообще, может, нет. Что-то ты про него никогда не говоришь.

Тамара слегка запнулась.

– Он в ЦК комсомола работает, инструктором.

Тут пришла очередь удивиться директрисе.

– Что значит – в ЦК? А что ж ты в очереди-то в роно стояла? Почему сразу не сказала, тебя бы сразу взяли. Да еще в самую престижную школу. В наш же интернат никто идти не хотел. Или муж помочь отказался?

– Да нет, Мария Игнатьевна, из ЦК и заявку должны были прислать. Только я сама хотела.

– Ну вот, сама она. Это Москва, подруга. Сама, – Мария закурила папиросу. – Вот и стояла полгода в коридоре, милостыню в роно просила, а теперь с трудными ребятами мучаешься.

– Мне нравится, – просто ответила Тамара и улыбнулась. – Правда, я довольна. И работа интересная, и коллектив хороший. А дети, они везде одинаковые. Разве нет? Вон у нас 10-й класс из элитных семей. Сами знаете, что там творится. Такая распущенность, у самой уши краснеют, когда мимо девичьей спальни прохожу. А моих мальчишек я люблю. Они искренние и никогда не подведут. Могу на них положиться.

Тамара немного помолчала.

– Да, вот еще. Никак не могу понять я это правило про уничтожение вещей. Мария Игнатьевна, как же так? Понимаю, что государство всех детей обеспечивает одеждой. Причем, сами знаете, добротной такой. Понятное дело, что белье, носки изнашиваются. А пальто, шапки, ботинки зимние? Этому же практически ничего не делается. А нам указание – все резать ножницами и сжигать. Вот от Юры такое пальто хорошее осталось, и вижу, в младших классах оно бы пригодилось, как второе, допустим. Мальчишки же как на улице носятся, приходят все грязные, мокрые. Иногда до следующего дня просушить не успеваем. Как бы такое пальтишко нам помогло.

– Не положено, Алексеевна, ну ты же знаешь. Выходила я с этим вопросом на район. Нет, говорят, санитарные нормы. Ничего сделать нельзя. Инвентарный номер проставлен. Если найдем списанное, подсудное дело. Ничего сделать не могу.

– Мария Игнатьевна, можно я хоть дворничихе что-то отдам. У нее ребятишки только что не босиком бегают. Сил нет смотреть.

Мария Игнатьевна посмотрела на Тамару и с нажимом сказала:

– ОФИЦИАЛЬНО разрешить не могу.

– Поняла, – Тамара кивнула и вышла из кабинета.

Школу они преобразили. По стенам висели рисунки ребят, на окнах веселые ситцевые шторы, пошитые Симой Гендель. Тамара относилась к интернату как ко второму дому. И она знала, что почти все учителя думали так же. Молодец Мария Игнатьевна. Строгая, спуску не давала, всех в кулаке держала. Но все только для пользы дела.