Три жизни: Кибальчич

К этому времени Герард полностью сочувствовал народовольцам, о чем, естественно, не мог сказать ни коллегам, ни близким. Владимир Николаевич судил русскую действительность с позиций юриста, этот суд был результатом кропотливого анализа жизненных явлений, трудных раздумий, сопоставления России с европейскими странами, и он, этот суд, гласил: самодержавие — путы на теле отечества, необходимы конституция, демократический строй, может быть, конституционная монархия — тут Владимир Николаевич еще не пришел к окончательному выводу… Словом, он готов был разделить взгляды и цели "Народной воли". Но не средства, которыми партия стремилась достигнуть этой цели. Террор, насилие в борьбе с самодержавной властью он категорически отвергал. И в то же время в тех, кто предстанет на суде, Герард видел истинных героев, мучеников отечественной истории, а не ординарных кровожадных убийц, каковыми их собирается представить русской и мировой общественности официальное обвинение.

Вечером восемнадцатого марта 1881 года — в этот день ему было сделано предложение защищать Кибальчича — Герард никого не принимал.

"И вот поэтому я должен выступать на этом "процессе века", — рассуждал Владимир Николаевич Герард, расхаживая по кабинету мимо книжных шкафов, за стеклами которых тускло поблескивали золоченые корешки книг. — Да, скорее всего, даже наверное, я не спасу от виселицы этого молодого человека. Разве что произойдет чудо. Но, во-первых, я должен сделать все, что в моих силах, этого требует мой профессиональный долг, об этом вопиет моя совесть. Во-вторых, Россия и "верхи" должны знать, что нравственно, духовно я и те кто разделяет мои взгляды, а на процессе, в освещении его прессой, это проявится, — мы с осужденными, мы в оппозиции к самодержавию. Пора все менять, господа! Все менять в прогнившем государственном механизме".

Владимир Николаевич оглянулся на дубовую темную дверь. Позвонил в колокольчик.

Бесшумно вошла горничная в белом переднике.

— Стакан крепкого чая, пожалуйста. С лимоном.

— Слушаю-с!

Горничная так же бесшумно исчезла. Владимир Николаевич подошел к высокому зеркалу в углу кабинета. "Полнею, надо последить за питанием. Волосы густы и никакой лысины, не то что у некоторых в мои годы. Здоровый цвет лица. И морщин — не очень… в меру… а глаза… Интересно, что говорят о моих глазах? Карие, внимательные, задумчивые. Ничего, ничего. Еще ничего. Есть порох в пороховницах. Есть…"

Вошла горничная с подносом.

— Извольте-с!

— Благодарю. Поставьте на стол.

Сев в глубокое кресло, Владимир Николаевич рассеянно помешал серебряной ложечкой крепкий чай, потом с блюдца подцепил щипчиками кружочек лимона.

"Все! — сказал он себе. — Я соглашаюсь".

И, как всегда, кропотливо, въедливо, приступил к делу. Сначала, до встреч с подзащитным, изучить все материалы. На это потребовалось пять дней.

В департаменте полиции Владимиру Николаевичу вручили три толстые папки — дело государственного преступника Николая Иванова Кибальчича. Первая папка: "ЗАКЛЮЧЕНИЕ нигилиста в 1875–1878 годах", прошения подследственного, показания свидетелей, перехваченные письма, суд, официальные отчеты, приговор — один месяц тюрьмы. Вторая папка: "ИСЧЕЗНОВЕНИЕ бывшего государственного преступника из Петербурга после убийства Мезенцева".

Владимир Николаевич Герард держал в руках циркуляр, отпечатанный типографским способом на плотном листе бумаги и датированный девятнадцатым декабря 1878 года.

"Сын священника Николай Иванов Кибальчич двадцатого октября отметился выбывшим в Москву, но, как видно из отзыва тамошнего обер-полицмейстера, в Москву не прибыл. Имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство сделать распоряжение о разыскании Кибальчича во вверенной Вам губернии и в случае разыскания, учредить за ним в месте его пребывания полицейский надзор, о чем в то же время уведомить министерство внутренних дел. Приметы Кибальчича следующие: тридцать лет, роста среднего, волосы на голове и бороде русые, глаза серые.

Управляющий министерством внутренних дел статс-секретарь Маков".

"Понятно, — подумал Владимир Николаевич. — Разослано всем губернаторам империи. Мой подзащитный с октября семьдесят восьмого года перешел на нелегальное положение. Почему?"

Герард сделал пометку в блокноте. И отыскал во второй папке биографию "Н. И. Кибальчича, сына священника", записанную четким канцелярским почерком со старанием, видимо, неторопливо. Скорее всего писалось под диктовку подследственного.