Тридевять земель

Но не представляется ли дело так, что есть вечная природа и есть отдельный от неё человек, словно некий посторонний пришелец, один за другим перенимающий её уроки и переносящий усвоенное в свою жизнь? Но человек и сам является частью природы, а, следовательно, её основополагающие принципы присущи ему от начала, и стремление к порядку, которое он замечает в ней и которое на длительный период времени становится его учителем, заложено в нем изначально. Нам сообщают о примитивных племенах, в которых едва брезжит религиозное чувство, но которые, вопреки этому, ведут вполне упорядоченную жизнь. «Следует признать, – пишет Морган, – что и дикари обладают моралью, хотя бы и весьма низкого типа: ибо не могло быть такого времени в истории человечества, когда бы не существовало принципа морали». Ни в одном обществе, сколь бы ни было оно первобытно и отдалено от нашего времени, взаимоотношения его членов не свободны от ограничений, налагаемых сложной сетью обычаев. Однако есть такие обычаи, под которые трудно подвести какое-либо рациональное основание и которые, поэтому, могут рассматриваться аналогично рудиментарным органам в биологии. Недавно одним американским исследователем была даже выдвинута мысль о том, что даже на ранней стадии палеолита действия человеческих существ в очень существенной степени должны были регулироваться некими правилами, в пользу чего свидетельствуют довольно резко ограниченные типы изделий и те выводы касательно верований и установлений, которые можно извлечь из наблюдения над ними.

Где нет закона, говорит апостол Павел, там нет и преступления. Но этика первее закона. Что же есть её источник? Сам же Павел открывает его. Еще одно средство познания греха – это совесть. "Ибо, говорит он, когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствуют совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую".

Насколько я могу судить, среди юристов о совести как об основе нравственного порядка первым заговорил Сперанский. Совесть, говорит он, всегда "правдива". Она никогда не может назвать плохим то, что признается хорошим, и наоборот, найти хорошим то, что признается плохим. Поэтому суждение совести – это "правда". Однако совесть вместе с разумом может ошибаться, потому что разум способен ввести ее в заблуждение в распознавании добра и зла, и прежде всего на путях намеренного искания полезного. Поэтому совесть должна опираться на две силы и в них получать подкрепление: первая сила это религия, вторая – положительное право, или, как обозначает его Сперанский – "общежительное законодательство".

Но первобытное общество изначально этично. Позволительно весьма сомневаться, может ли найти свое место понятие возмездия, неразрывное с понятием награды и наказания, в системе, которая предписывает исполнение нравственного веления только из уважения к закону.

Стоит сказать, что никогда никакая форма насилия не была способом обнаружения истины. "Саксонское зерцало" заставляют предположить, что священная присяга была более ранней формой обнаружения истины, чем ордалии, или иные известные нам формы Суда Божьего. Пытка как способ добычи фактов есть изобретение более поздних эпох. "Саксонское зерцало" где отразились пережитки глубокой старины, ясно показывает очередность судебных доказательств: присяга на реликвиях (sweren, geweren uffen heiligen), ордалия (wazzer urteil), поединок (kamphe).

Все это наводит на мысли, что доверие к человеческому слову является основой древнего правового порядка. "Если пришелец из чужой земли будет утверждать, что он свободный, – гласит одна из статей "Саксонского зерцала", – то его следует считать свободным, поскольку это не может быть опровергнуто свидетелями". По древнему германскому праву право на присягу давалось единожды: лишенные прав за кражу или грабеж уже не могли очищать себя присягой. Презумпция, которую часто выдают за достижение новейшего времени, таким образом, лежала в основе древнего правосознания.

Гельмольд из Босау, оставивший нам описание нравов и обычаев растворившихся в германской расе полабских славян, говорит, что "клятву они приносят с большой неохотой, опасаясь навлечь на себя гнев богов, ибо клятва у славян равносильна ее нарушению". Люди клянутся высшим, и клятва во удостоверение их оканчивает всякий спор их. (Евр.) То же и в Исходе: Если спорное дело останется без свидетелей, то "клятва перед Господом да будет между ними обоими в том, что взявший не простер руки своей на собственность ближнего своего.