Тридевять земель

Становится понятен смысл новозаветного запрета: "Не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что оно подножие ног его… ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни единого волоска сделать белым или черным" (Нагорная проповедь, Мтф. 5: 34–36). Иосиф Флавий сообщает о ессеях, что "всякое произнесенное ими слово имеет больше веса, чем клятва, так как они считают потерянным человеком того, которому верят только тогда, когда он призывает имя Бога". Вот почему апостол Иаков наставляет братьев во Христе: "Прежде всего не клянитесь ни небом, ни землею, и никакою другою клятвою, но да будет у вас: "да, да" и "нет, нет"".

Леонтий Яковлевич Люлье, несколько лет проживший непосредственно среди черкесских племен, обитающих в местах, прилегающих к восточному берегу Черного моря, приводит любопытный рассказ о правовых мерах, которыми в горах поддерживается общественный порядок. "От безначалия и своеволия, от постоянной тревоги и смятений, господствующих в горах, а еще более от положительного недостатка в повиновении общественным властям и вообще при отсутствии администрации, которая пользовалась бы уважением, терпит, конечно, более всего частная собственность. Нередко беспорядки доходят до того, что делаются невыносимыми, тогда прибегают к чрезвычайной мере, носящей название эбертаареуо

, в переводе – «повальная присяга». Почетные старшины всех общин и родов, составляющих племя, делают общий сбор и отправляются в те места, где беспорядков больше, с целью обойти дома людей подозрительного поведения.

Выставляется коран, привешенный на палке, воткнутой в землю и, в силу того, что предпринимаемая мера касается пользы общественной, начинается повальная присяга всего населения. Каждый присягает отдельно и формулою клятвы обязывается "указать всех, какие ему только известны, виновников беспорядка, сознаться вслух в своих собственных преступлениях против установленных правил и обещаться исполнять правила эти на будущее время ненарушимо".

Мера эта, подчеркивает Люлье, оказывалась слишком действительною в отношении людей совестливых; не раз бывали в этих случаях примеры полной откровенности, тем более удивительной и необыкновенной, что за эту откровенность сознавшийся подвергался пеням за все свои преступления, которые без того навсегда могли остаться неизвестными. Впрочем, многие при приближении старшин уходят из дома и скрываются. Есть и такие, которые не затрудняются присягать ложно, вопреки всем уликам и подозрениям и объявляют на присяге, что ни в чем невиновны, хотя и принадлежат к числу людей, известных своим дурным поведением. Однако всякий поступающий таким образом, покрывает себя в общественном мнении несмываемым пятном осуждения и приобретает прозвище таапсе

, клятвопреступника, или слово в слово – «обманщика перед Богом».

То же и у черногорцев: вера у них так сильна, что в случае правонарушения, когда прибегают к посредничеству священника, после третьего провозглашения большая часть виновных падает на колени и признается. Кроме публичного покаяния не налагается на них никакого наказания; но общественным мнением лишается он уважения, его избегают как язвы и даже собственное семейство теряет к нему доверенность. Преступник, утратив честь, впадает в уныние, и обыкновенно сам себя убивает, или оставляет дом и отечество.

Во всяком случае, сообщает нам г-н Люлье, нельзя не удивляться, каким образом эти общества посреди постоянных столкновений между собою, при непрерывных внутренних раздорах, отстаивали свое существование. Мало того, в массе большинства всегда можно было замечать стремление к порядку. Без всякого сомнения причиной того и другого было господство старинных обычаев. Переходя из уст в уста, будучи при каждом случае приводимы к слову, применяемы к делу и обращаясь таким образом в кровь и сок своего населения, которое есть свидетель и судья поступков каждой отдельной личности, эти обычаи становятся могущественней всяких законов.