Тридевять земель

– Я человек западной культуры, – вмешался Александр Фёдорович Бабянский, – но я был учеником знаменитого профессора Кавелина в восьмидесятых годах. Это тоже человек западный, но я помню его поучения в этом отношении. Он говорил: "Господа, берегите общину, помните – это вековой институт"".

– Положить конец недоразумениям всего лучше, перенеся вопрос на почву частной собственности, всем общей и понятной, – подал голос Анучин.

– Это вам он понятен на этой почве, – усмехнулся Сергей Леонидович, – но общим его отнюдь не назовёшь. Наверное, неправильно было бы объяснять процесс уничтожения общины только давлением местных органов управления, но этот процесс происходит под безусловным давлением агитации, которой я сам был свидетелем и которую иначе как бессовестной, назвать нельзя. И поэтому я предрекаю, что подобный характер в направлении перехода к частной собственности заставляет ожидать весьма скорой реакции на это положение в деревне, и что маятник непременно качнётся в обратную сторону. Знаешь, – остановив глаза на младшем Лановиче, сказал Сергей Леонидович, – я уже в деревне третий год, и скажу так: деревня будет всё далее и далее дифференцироваться, и в одну сторону будут стекаться представители умственности, которые всё безграничнее будут господствовать над отлагающимися по другую сторону рабами физического труда, глубже и глубже уходящими в мелкие, развращающие заботы о куске насущного хлеба. Это, по-моему, логически неизбежный конец нашей крестьянской общины в существующей её форме, и избежать этого печального конца можно только перейдя от общинного владения объектом труда – землёю – к общественной форме самого труда.

Последние слова были так ни с чем несообразны в этом кругу, что все молча воззрились на него.

– Эка вы хватили, – цокнул языком Анучин. – Нужно быть слепым или намеренно закрывать себе глаза, чтобы отождествлять либерализм, как это делается слишком часто, с служением имущему классу, с защитой экономических привилегий.

– Положим, в теории это так. А в жизни-то выходит иначе. Что дала эта Конституция? Только новые раздоры – и больше ничего. Стало у Ивана больше земли? Нет. Пошло помещичье землевладение в гору? Тоже нет. Утихомирились жандармы? И здесь нет. Так что же это, как не пустая игрушка, удовлетворяющая мечтам наших подражателей? Земство – вот истинная и национальная школа самоуправления.

– Конечно же, – не без ехидства вставил Волькенштейн, – под управлением дворянства.

– А что же делать, – развёл руками Сергей Леонидович, – коль так сложилось исторически? Если на Западе типом свободного гражданина, по которому равнялись все остальные в общественном процессе уравнения и освобождения, был горожанин, то у нас аналогичную роль играла фигура дворянина. Ведь это первое сословие в России, у которого появились гражданская свободы и гражданские права.

– Зато теперь подавляющее число граждан являются горожанами, – сострил Анучин.

– Да, в настоящее время дворянство преобладает в земствах, – продолжил Сергей Леонидович, согласно кивнув, – но, господа, дворяне разные. В конце концов без дворянства не было бы и самого земства, а из него ведь и вырос наш парламент.

– Эк вы защищаете сословный строй, – заметил Волькеншиейн, который будто и не слыхал предыдущих слов Сергея Леонидовича.

– Вовсе нет. Кто, как не дворянство, повсеместно в земствах ставит вопрос о всесословной волости? И вообще, защитники конституции забывают, что человеческий характер заключается не в собственности, а в личности.

– Нет уж, позвольте. Есть общие законы, и действие их не минует нас.