Тридевять земель

– Позвольте, я поясню, – перехватил слово Волькенштейн, пожелав дать понятие о сути разговора тем из гостей, которым процесс был знаком по слухам да из печати. – Ссылаться на артикул Петра Великого теперь нельзя. За эту несвоевременную ссылку он чего доброго прошелся бы по нашим спинам своею дубинкой. Он был ведь гений, и живи он теперь, разве не понял бы он всех современных условий техники и требований военно-морского боя? Да за отсылку подобного флота он стёр бы с лица земли всю Либаву, чтобы и памяти о ней не осталось! Нет, Петр Великий не послал бы свою эскадру на неминуемую гибель в Цусиму. Он остановил бы её вовремя, особенно после Порт-Артура, он бы переродил бы её до высоты современных требований и держал бы её до конца войны в запасе, как боевой козырь для почётного мира. А нам достало газетной шумихи господина Кладо и компании для бесповоротного решения вопроса первостатейной государственной важности, как посылка тысяч людей и миллионных броненосцев на бесполезную гибель и смерть! Кажется, довольно было уже в эту войну бесполезных жертв, радовавших нас лишь мимолетно взятием сопки с деревом, чтобы уже при исходе войны, когда бесполезность её результатов стала вполне очевидной, ценить каждую жизнь на вес золота, – как то велят и закон, и разум, и совесть.

Большие тёмные абажуры затеняли лица и освещали только руки и поданные яства. Освещение было так устроено, что уже трудно было различить, кто сидит за соседним столом.

Между тем Александр Фёдорович Бабянский, человек тактичный, заметив, что Сергею Леонидовичу нелегко уже даётся этот разговор, поспешил переменить его.

– Мы слышали, – обратился он к Сергею Леонидовичу, – что вы заняты написанием весьма интересной работы.

– Да, пишу, – отвечал Сергей Леонидович, хмуро глянув на подмигнувшего ему Михаила Константиновича. – Но, как и всегда, едва речь заходила о его изысканиях, Сергей Леонидович преображался. – Тема моей работы: «Представление о судьбе как источник права».

– И какие же связи вы здесь усматриваете?

– Относительно эпохи, история которой известна только по фрагментам источников, вряд ли кто возьмётся утверждать, что нашёл единственно верное решение. Я далёк от такого представления. Если мне удалось показать, что наряду с существовавшими точками зрения возможен иной взгляд на вещи, то я сделал достаточно. Материалов не то что бы мало, – их просто нет. А вопросов множество. Считать ли ритуальное убийство правовым актом? Например, убийство женщины в случае её приближения к дому «мужского союза»? Какое слово при этом произносилось? Считать ли его термином права? Считать ли обряд частью права? Для представителя так называемой юриспруденции всё это не составляет предмета. Для историка права, напротив, – это волшебный ключ к истокам человеческого сознания… А связь вот какая: когда кокон судьбы распускается и в жизнь допускается элемент случайности, то это требует уже иных правовых норм. Возникновение положительного права столько же результат хозяйственного прогресса, сколько и изменения понятий.

– Да только это не про нас, – засмеялся Михаил Константинович. – У нас связь всё та же: лежень лежит, а Бог для него долю держит. Ах, до чего же это по-русски!

– Да-с, народец у нас ленив, – бросил из темноты Анучин.

Это замечание, вскользь брошенное человеком, никогда не бывавшем в деревне, возмутило Сергея Леонидовича.

– Я другого мнения. Досадно и горько слышать самоуверенные утверждения о его лени, когда знаешь, что он, измученный, напрягает последние силы свои и своей лошаденки, чтобы дотянуть до нови, не оставивши своей полосы непаханной. Вот я, положим, человек праздный… – продолжил было Сергей Леонидович, но его прервали протестующими возгласами.

– Это вы-то? – раздались сразу несколько голосов.

– Именно, – утвердительно кивнул Сергей Леонидович. – Позвольте, я растолкую. Вот живу я в деревне, случается, засиживаюсь над работою своей до вторых петухов. На часах три. Я только спать иду, а в деревне уже встали, уже прядут, уже ткут. Я, когда обстоятельства позволяют, просплю до обеда, а крестьянин-то всё работает, всё чего-то делает, и так до темноты. Где же здесь лень?

– Вы делаете культурную работу, приносящую пользу обществу, а крестьянин, по самому малому счёту, занят простым воспроизводством, – возразил Квашнин-Самарин.

– Как на это посмотреть, – не согласился Сергей Леонидович. – Его-то труд мне понятен, а вот мой ему не только не понятен, но и надобности у него в нём нет.

– У него нет, – справедливо возразил Волькенштейн, – а ребёнок его выучится, и у него появится.

Подали котлеты "марешаль" из рябчиков с трюфелями.

– Труд без любви, тут и спорить нечего, это тупик, – согласился Сергей Леонидович. – В восхвалении труда есть очень много пустословия и лицемерия. Три четверти человеческого труда нельзя назвать иначе, нежели отупляющей тратой силы. Труд сам по себе, поскольку он не более как труд, вселяет в нас отвращение. И это справедливо.