Тридевять земель

– Экий вы сегодня, – недовольно проворчал Алянчиков, рассмотрев, что читает его гость, и буквально ткнул его в телеграфную заметку: "В Сараеве во время проезда из ратуши ранены эрцгерцог Франц-Фердинанд и его супруга, герцогиня Гогенберг. Убийца вскочил на подножку автомобиля и открыл стрельбу из браунинга, поразив сначала мужа, затем – его супругу. Оба скончались по перенесении в конак…"

– Вот как, – рассеянно произнес Сергей Леонидович, пробежавшись глазами по строкам телеграммы, и нетерпеливо обратился к принесённой книге.

"Так как Бог по одним и тем же законам управляет и настоящим и прошедшим, то величайшее утешение в настоящем – воспоминать о прошедшем". Спросив карандаш и бумагу, он выписал эти слова, пометив том и страницу.

– Разница вот в чём, – сказал Сергей Леонидович, церемонно возвращая Алянчикову тяжелый том с кожаными углами. – Она в том, каким именно образом мы двигаемся туда, куда нам назначено идти и куда мы никогда не придём. – Дорогой мой… – обратился он было к Алянчикову, но тот перебил.

– Дорогой мой, а ведь это война, – передразнил он и посмотрел на него задумчиво.

– Но зачем?.. Н-да, война, – глухо, как эхо, бессмысленно повторил за ним Сергей Леонидович, и сразу за тем, будто спохватившись: – Думаете?

На обратном пути за деревней Паники недалеко от тракта у купы ракит он увидел нескольких полициейских чинов, доктора и Ивана Ильича, что-то поочерёдно рассматривавших на земле. По всей видимости здесь было место, где обнаружили пропавшего без вести Егорова. Иван Ильич ещё издали узнал соловьёвскую запряжку и, болтая в руке фуражкой, вышел к обочине.

– Оказывается, – рассказывал Иван Ильич, – покушения-то было два. Сначала в автомобиль бросил бомбу какой-то типографский наборщик из Требинье, некто Габринович, но Фердинанду удалось отбросить её рукой, отчего она взорвалась уже назади. А на обратном пути ешё раз, но тут уже стреляли. Тоже серб, какой-то гимназист… Н-да, – задумчиво добавил он. – Теперь пойдёт потеха, как думаете?

Безучастные белыми перинами в голубом небе плыли куда-то облака. Под ними в потоке верхового ветра парила пустельга. Винтообразно спускаясь всё ниже, она села наконец на пригорок неподалеку и, казалось, со всей хищной своей прозорливостью силилась постичь, что такое стряслось в мире людей.

Сергей Леонидович ещё немного поговорил с Ахлёстышевым, поглядывая на место страшной находки. Добравшись до дома, он бросился к себе и торопливо записал:

"…Такая реальность вполне отвечает взгляду Йеллинека и нашего знаменитого философа Владимира Соловьёва, который говорит, что задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад. Но два величайших юридических мыслителя прошлого столетия отводили праву более почётную роль. Один из них, а именно Иеринг, выдвигает воззрение, согласно которому у права есть цель, а само оно обладает свойством в силу собственной своей природы производить нравственные ценности. Какова же эта цель? Другой поборник прогресса, Бентам, делает своим девизом известные слова Пристли: "Стремление к наибольшему счастью наибольшего числа людей".

Мы уже говорили в своём месте, что не существует образа истории, который мог бы быть выражен прямой линией: одновременно с кровной местью существует тяжба, рядом с обычаем властвует закон, рядом с законом – произвол, но долгое существование закона образует юридическую культуру. Правило, занесенное на скрижали закона, становится императивом. В этом и состоит направленное движение. Прогресс слагается из цивилизации и культуры. Цивилизация, как целое, шагает вперёд, культура приходит и уходит. История – это волны, набегающие на берег. И как бы далеко в море ни отступала отдельная волна, следующая увлажнит песок гораздо дальше первой, и та граница, которую положит она, уже не забудется и не смоется очередной волной.

Известное положение Второзакония, запрещающее наказывать сына за грехи отца и наоборот, безусловно, имело целью борьбу с остатками родовых культов. Нас не должно смущать, что, возведённое в часть Закона, на деле это положение не исполнялось. Ведь совершенно очевидно, что простое существование правовых новшеств вовсе ещё не гарантировало их широкого применения. Куда важнее то, что оно было сформулировано, а будучи сформулированным, укореняется в обиходе, религиозное происхождение его забывается и обретает самостоятельное бытие. Законы переходят по наследству, гласят известные стихи Гёте. (Es erben sich Gesetz und Recht), а Виндшейд говорит: "Существующее давно уже в силу давности представляется нам правом". Определенным государственным институтам свойственно определенное юридическое существо и поэтому создание положительной нормы неизбежно и даже против воли обычая не могло не оказать влияния на общественное сознание.