Тридевять земель

Над камином привлекали внимание бюсты Мицкевича и Сырокомли. Стены сплошь покрывали портреты, и среди них олеография Костюшко. В глубине массивных шкафов теснились старинные книги, переплетённые в толстую телячью кожу.

В хозяине Сергей Леонидович встретил образованного и мыслящего человека, хотя тот и показался ему несколько развязным. Впрочем, скоро стало ясно, что причиной тому война и нежданное нашествие непрошенных постояльцев. В поведении пана Оссолинского сквозило залихватское отчаяние на всё махнувшего рукой человека.

– Гуманизм итальянского характера пришёлся гораздо больше по вкусу нашим предкам, чем суровая экзальтация германцев, – разглагольствовал пан Оссолинский, не особенно заботясь, что мысли его обратят на себя должное внимание. – Немецкий гуманист – всегда наполовину теолог, итальянский – наполовину поэт. И к чему это привело? Разве только к тому, что польские послы, прибывшие в Париж в 1573 году звать к себе в короли Генриха Валуа, удивили французов роскошью и изяществом своих нарядов. А чем еще можно было удивить французов?

Сергей Леонидович приблизился к шкафам и попросил позволения рассмотреть книги. Между прочими нашлись здесь трагедии Софокла в переводе Гейнеке.

– О, Софокл, – с восхищением произнёс Сергей Леонидович, почтительно взвешивая на руке тяжёлый том. – Наши переводы не вполне удовлетворительны, а сам я приняться за такой труд не чувствую в себе способности.

Пан Оссолинский многозначительно усмехнулся.

– Да, Софокл. В политических и юридических идеях, вычитанных у древних, шляхта находила многое такое, что особенно приходилось ей по вкусу: фразы о пагубности тираний, о свободе и равенстве граждан льстили её стремлениям к вольностям и её ненависти к "можновладству", а учение римских юристов о рабстве санкционировало в её глазах гнёт, наложенный ею на хлопов. Это очень любопытная черта в истории политических идей нового времени: нигде в Европе демократическая республика, понятая в античном смысле, не была так популярна, как в польской шляхте, смотревшей на себя, как на настоящий "народ", который должен оберегать свое право на равенство от аристократических притязаний "можновладства", живя в то же время трудами рабов-хлопов. И на самом деле польская шляхетская Речь Посполитая нового времени явилась со всеми существенными признаками античной демократической республики с "народом" граждан и массой рабов, стоящей вне государства.

Подвалы пана казались неистощимыми – старое токайское лилось в изобилии, к которому так привык русский офицер. Поручик Светозаров присел к роялю, и пленительно-задумчивые мелодии Шопена мешались с разговором.

– Он обладает каким-то исключительным даром внушать веру в себя и любовь, – говорил кто-то хозяину о Великом князе Николе Николаевиче. – Его справедливость одинаково притягивает сердца и генералов, и солдат. Многочисленные рассказы про него, распространяющиеся среди русских солдат-крестьян, рисуют его легендарным героем, защитником Святой Руси от германизма и развращённости двора.

– Но как сказал! – воскликнул пан Оссолинский. – И он процитировал из обращения к полякам Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича: "Полтора века назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа её". Бардзо… бардзо… – от волнения он не мог подобрать родное слово, и закончил опять по-немецки.

– Можете быть уверены: – не слишком любезно бросил Светозаров через плечо, продолжая играть, – пока существует русская армия, никакой автономии вы не получите.

Пан Оссолинский пропустил его слова мимо ушей, хотя они и покраснели.

– Но почему молчит император Николай? – обратился он к Сергею Леонидовичу.

– По моему мнению, Государю следовало бы высказаться об этом определенно, – согласился Сергей Леонидович. – Не помню, кто-то сказал, что со времени раздела Польши Европа уже двести лет живет в состоянии смертного греха.

– Ха, – воскликнул Оссолинский. – Да что этот грех в сравнении с тем, что вы видите здесь?

– Да, – мрачно подтвердил Сергей Леонидович. – Не знаю. Этому названья нет.

– Есть, молодой человек, есть, – встрепенулся пан Оссолинский. – И название это – война. И она всегда была, есть и будет именно такой, какой она вам здесь предстала. Но никто и никогда не заставит меня поверить, что война – это природное состояние человечества. Пятьдесят один процент акций в этом предприятии, носящем название мир, принадлежит не войне, а покою и труду. Правят не мечом, а скипетром. – И повернул бледное лицо к своим шкафам, словно призывая в свидетели авторов всех этих фолиантов, весивших, как снаряды для легкой артиллерии.

Светозаров оставил инструмент и куда-то пропал. Ужин угас, и офицеры разбрелись по отведённым им местам. За столом остались только хозяин и Сергей Леонидович. Оссолинский, заложив ногу за ногу и прислонив подбородок к груди, задумчиво болтал в своем бокале золотистую жидкость. Изредка на коновязи начинала ржать и биться лошадь, и снова всё замирало.