Тридевять земель

– Да, Софокл, – задумчиво сказал пан Оссолинский. – Если бы не было Софокла, мы не имели бы права называться человечеством, и к нам бы не пришел Христос. Он говорил, что показывает человека не таким, каков он есть, а таким, каким он должен быть. Не первым ли из людей сказал он словами своей Антигоны: "Делить любовь – удел мой, не вражду".

– Ведь от любви (благосклонности) рождается любовь, – ответил Сергей Леонидович цитатой из "Аякса".

– Господа, ради Бога, – донёсся из соседней комнаты недовольный голос поручика Бухвостова, – вы мешаете спать.

* * *

Из Тарнова Сергей Леонидович ехал в офицерском вагоне, набитом, как тогда говорили, всякой военной «шелухой»: сёстрами милосердия, прапорщиками и земгусарами. Чтобы не связываться с цензурой, офицеры надавали ему писем. В попутчики ему Бог послал группу московских общественных деятелей, включая членов Государственной Думы Новикова, Шустова, Жемочкина и госпожу Лузину, которая членом не была. Зато наряд у неё был боевой: папаха с офицерской кокардой и длиннополый тулуп с красным крестом на нарукавной повязке.

Речи велись разные, и Сергея Леонидовича большей частью утомляли. Иной раз для услаждения слуха прибегали к граммофону. Заводил всегда эту хитроумную машину один серьёзного вида капитан, которому почему-то очень нравилась самая процедура пускания в ход этого перла создания американского изобретателя. Капитан был серьезен неизменно, и его лицо не меняло сурового выражения даже и тогда, когда так безвременно ушедшая г-жа Вяльцева, пластинки с записями которой нашлись у какого-то интенданта, веселила попутчиков неподражаемым тембром своего голоса. Серьёзный капитан тогда только крякал и вздыхал.

Раскалённая докрасна окопная печь дымила, но настроение у всех было приподнятое. Говорили, как и Траугот, что почти вся кавалерия ушла на перевалы и вот-вот выйдет на венгерскую равнину, поминали Самсонова, упрекали Ренненкампфа за то, что не подал помощи 2-й армии, ругали командира конного корпуса Хана Нахичеванского, конница которого жалась к пехоте и так и не пошла в рейд, а этого как раз и боялись всего больше в немецких штабах.

– Это оттого между ними вышло, – сказала вдруг совсем молоденькая миловидная сестра, – что когда они учились в училище и были юнкерами, оба полюбили одну девушку. Девушка отдала предпочтение Самсонову, вот Ренненкампф с тех пор его и невзлюбил… Да, это из-за любви.

Пожилой поседелый артиллерийский полковник при этих словах повернулся и сказал:

– Не мелите вздор, сестрица.

– Это так и есть, – опустив глаза, тихим мечтательным вздохом возразила сестра. – Мне тётя рассказывала.

Мерно стучали колеса, фыркал паровоз, на краткие мгновенья в окнах восставали остовы разрушенных станций и тут же снова тонули в ночи. Сергей Леонидович пристроился у грубо сколоченных ящиков. Когда вагон качнуло на стрелке, он больно ударился об острый угол одного из них, на котором в полутьме разобрал надпись: Тамбовская губерния, Кирсановский уезд, имение Вязники.

– А это что? – растерянно спросил он.

– А это у нас так, – с иронией откликнулась Лузина, – сюда подарки, отсюда гостинцы.

– Не ваше, господин полковник? – шутливо обратилась к полковнику обиженная сестра.

– Упаси Бог, сестрица, – недовольным баском ответил полковник. – У меня и имения-то нет. Как Михайловское окончил – уже на третьей войне, и, хвала Создателю, чужого к рукам ещё не прилипало. – Он неприязненно глянул на ящики. – Дрянь всякую возим, для неё место есть, а для боезапаса нет. А у меня приказ – не более одного снаряда в сутки. Это как? Не-ет, не иначе опять Россию продают где-то.

– Ничего, господин полковник, – весело переглянувшись с сестрой, успокоил молодой человек в земгусарском мундире, – во Львове отдохнёте.

Сергей Леонидович, привалившись к ящикам, едущим в Вязники, как раз читал первый в том году номер иллюстрированного еженедельника "Искры" под названием "Женщины-мародеры", где говорилось о жёнах немецких военнослужащих, приехавших к мужьям в занятый польский город и активно занимавшихся грабежом населения. Сергей Леонидович с интересом разглядывал фотографию этих самых немецких дам, со счастливыми улыбками демонстрировавших фотографу свои кухонные трофеи, и только сейчас обратил внимание, что "Искры" стали выходить на тонкой, легко рвущейся бумаге желтоватого цвета.

* * *