Тридевять земель

– Что смотреть-то без толку? Девица хоть и не вашим кровям чета, а ещё такую поискать, – проворчала она осторожно. – Ты за наследством не гонись. К наследству иной раз такое прилагается, что и денег не схочешь… Сами с достатком.

Сергей Леонидович повернулся к Гапе с удивлённым, если не разгневанным лицом.

– Словно бирюк какой, – тихо проговорила Гапа, опустив голову. Об Ольге Донатовне Гапа знала уже всё, что стоило знать. Знала и то, что отец её в 1899 году после инспекции одного подозрительного спиртового завода был отравлен мышьяком прямо за обедом у управляющего.

"Бирюк, – повторил про себя Сергей Леонидович. – Ну и что ж? Значит, так", – вздохнул он и отошёл от окна.

– А как же жених-то? – не удержался и всё-таки спросил он. – Все говорят, у ней жених на фронте.

– А, – махнула Гапа своей пухлой рукой, – пустое говорите. – И понизив голос до шёпота, она прошелестела ему в самое ухо: – Нету жениха никакого. Брат у ней, такая же сиротка.

От этих слов тёплая волна пробежалась по телу Сергея Леонидовича.

– Вы ступайте, Агафья Капитоновна, ступайте, – вдруг с несвойственной ему резкостью сказал он Гапе, хотя в душе был готов расцеловать её за такое обнадеживающее всезнайство.

Тем же вечером он сам пошёл к Игнату.

– Ты вот что, Игнат, – смущаясь, заговорил он, – тут у нас учительница… эта… Ольга Донатовна… Так вот что я думаю. Не далековато ли ходить ей до школы? Ведь это версты три.

– До школы-то? – сказал Игнат. – Три и есть.

– Ну так, видишь, братец, каково это, да по снегу, а то в распутицу, не солдат ведь она – женщина, как-то это не того… – он сбивался и путался, но Игнат, кажется, и сам смекнул, к чему клонится дело.

– Знамо, не порядок, – согласился он. – Ай мне лошадку сложно в санки запрячь? Хучь Лебёдушку, а?

– Да, Лебёдушка свезёт, – обрадовался Сергей Леонидович. – Ну и ты, братец, не сочти за труд.

– Бог труды любит, – степенно ответил Игнат и даже приосанился. – У Бога-то, известно, любой труд зачтётся. А наше дело возить.

– Ну и славно, – промолвил Сергей Леонидович, и почувствовал, что растрогался. Ему захотелось как-то отблагодарить Игната, но он отдавал себе отчёт, что исполнить это невозможно, потому что всё, что ни делал этот человек, он делал в полном согласии с собственным миропониманием. "Дашь ему денег – он нищим раздаст", – мелькнула мысль. Игнат просто жил, и был в этой своей жизни совершенно, абсолютно свободен. И Сергей Леонидович, уходя к себе, посмотрел на Игната с уважением и даже с завистью.

* * *

22 мая 1915 года русские войска оставили Перемышль, а спустя сутки пришло известие, что везут убитого при обороне его генерал-майора Леонида Николаевича Гобято, брата Наташи, сына владельца Морозовых Борков покойного уже уездного члена Рязанского Окружного суда Николая Константиновича. Сейчас всем уже было известно, что Леонид Николаевич во время осады Порт-Артура изобрёл первый в мире миномёт.

Моршанский сборный пункт прислал кавалерийский взвод. Спешившись, драгуны построились на перроне. Гроб, который помещался в вагоне на лафете, предстояло спустить на землю. Но то ли гроб был тяжёл, то ли вагон высок, но солдаты эскорта, под командованием бригадного адъютанта поручика Кучкели, возились с этим действием, которое как-никак предполагало хоть какую-то сакральность, на редкость бестолково.

Сергей Леонидович, глядя на их неуклюжие движения, едва сдержал в себе порыв принять эту ношу на себя, как он делал это в страдную пору, когда нежданно-негаданно обнаружил в себе сноровку и хватку хлебороба.

Рядом с ним стоял земский статистик Старицын. Он был уже призван, и через несколько дней ему предстояло отправляться в действующую армию.

– А помните, как похвалялись-то, – саркастически произнёс тот, – через две недели будем в Берлине. Сухомлиновскую-то статью помните в "Биржевых ведомостях"? "Мы – готовы". А дело вон как пошло. Тут как бы своего не отдать, – высказал он это столь убежденно, что Сергей Леонидович бросил тревожный взгляд на окрестные поля и ещё один – на Старицына. Тот стоял прямо, неподвижно, как скульптура, глядя прямо перед собой, и в этом странном взгляде его, одновременно и проницающим нечто, что ускользало от прочих, и погруженном в себя, Сергей Леонидович узрел что-то не от мира сего.

Почти все присутствующие, приноравливая шаг к шествию, потянулись за гробом. На всем тридцативёрстном пути процессию сопровождала масса народа.

Крестьяне Морозовых Борков встретили процессию в поле за селом, сняли гроб с лафета, подняли его на плечи и понесли, взбивая лаптями и сапогами шлейф чернозёмной пыли.

– В пятом году у них, у Гобято, весь лес свели, как ещё самих не сожгли, а теперь на руках несут, – негромко заметил секретарь управы Криницкий. – Непостижимо всё это, Сергей Леонидович. Я русский народ отказываюсь понимать.

Этот мрачный вестник войны навевал грустные мысли, но и без Гобято настроение у всех было подавленное.