Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Но размер и состав этих территориальных возмещений не мог быть ясен Русселю с самого начала. О Смоленске и прилегающих районах нечего было спорить[404]. Все внимание Русселя первоначально было приковано к Запорожской Украине, вопрос же о Белоруссии возник позже, должно быть, это требование Москвы Руссель впервые услыхал в июле 1630 г. и довел его до сведения Густава-Адольфа в октябре — ноябре 1630 г. Что касается Украины, то есть основание думать, что еще Бетлен Габор, строя свои планы захвата польской короны, рассчитывал получить согласие и военную помощь Москвы именно в обмен за уступку ей Запорожской Украины. Как раз в 1629 г. православное запорожское казачество, естественно, ориентировавшееся на Москву, вновь подняло восстание против поляков. Это обстоятельство подводило реальный фундамент под такой план. От общего истока — Бетлена Габора эта идея достигла, с одной стороны, Густава-Адольфа через посла Страссбурга, с другой стороны — Михаила Федоровича и Филарета Никитича через посла Русселя. Густав-Адольф еще в июле 1630 г. инструктировал губернатора Лифляндии Шютте, что следует по возможности разжигать восстание казаков против Польши

[405]. Руссель, по-видимому, говорил об этом деле с константинопольским патриархом Кириллом, будучи в Турции, и затем подробно беседовал о запорожском вопросе во время первого посещения Москвы, как видно по сохранившимся отрывкам его письма к царю и патриарху, отправленного с дороги, из Выборга, сразу же после отъезда[406]

.

В следующем письме, уже после посещения Густава-Адольфа, Руссель снова и особенно многозначительно пишет о запорожских казаках[407]. Тут же он стал подготовлять отправку двух своих доверенных лиц, л'Адмираля и де Грева, к запорожским казакам через Москву. Однако губернатор Лифляндии Шготте и, по-видимому, Оксеншерна противились этому, хотя Руссель ссылался на инструкции Густава-Адольфа

[408]. Только в июне 1631 г., воспользовавшись отлучкой Шютте, он наконец отправил их, снабдив письмами к московскому царю с просьбой о содействии их миссии, и к запорожским казакам — с призывом продолжать борьбу против Польши, предложением союза и уверениями, что задача Густава-Адольфа состоит в защите греческой веры от папистов[409]

. Московское правительство охотно оказало содействие этой миссии и предоставило в распоряжение л'Адмираля и де Грева пристава и переводчиков. Оно ведь само готово было поддержать борьбу запорожцев; по заслуживающему вниманию утверждению одной польской печатной листовки 1631 г., царь и патриарх в 1630 г., узнав о начале войны запорожских казаков против Речи Посполитой, направили к ним послов и намеревались сами тотчас же выступить против Польско-Литовского государства: уже воеводы царские, бояре и все войско были приведены в готовность к наступлению на Витебск и Полоцк, к осаде Смоленска и даже Киева, но в этот момент польскому правительству удалось успокоить казаков, и Москве пришлось отложить свое намерение[410]. Этой же неблагоприятной политической ситуацией объясняется и полная неудача миссии л'Адмираля и де Грева: новый запорожский гетман Кулага выдал их польскому коронному гетману Конецпольскому, который препроводил их в Варшаву. Оттуда польский канцлер Задик отправил их к шведскому канцлеру Оксеншерне с протестом по поводу попыток пропаганды среди казаков в нарушение шведско-польского перемирия, и Оксеншерне пришлось долго оправдываться, ссылаясь на то, что Руссель превысил свои полномочия. В то же время сам Руссель печатно восхвалял эту миссию и даже опубликовал (в 1632 г.) свое послание к казакам.

Если думать, что Густав-Адольф всерьез поставил перед Русселем задачу склонить умы поляков к его кандидатуре, то надо согласиться, что этим посольством к казакам Руссель окончательно испортил дело. Но в действительности Руссель добивался другого. Он старался практически связать казацкое восстание с Москвой и тем самым предрешить вопрос о переходе Запорожской Украины от Польши к Московскому государству. Абстрактное обещание передачи территории Запорожской Украины Москве после воцарения Густава-Адольфа в Польше звучало бы ненадежно. Напротив, связавшись с казаками, Михаил Федорович принужден был бы, отстаивая свой уже фактически достигнутый успех, немедля начать войну с Польско-Литовским государством.