Триумф красной герани. Книга о Будапеште

Мне ответь хоть теперь: неужелиТы когда-то жила в самом делеИ топтала торцы площадей

Ослепительной ножкой своей?[84]

В XIX веке торцами, деревянными брусками, вертикально вбитыми в землю, были замощены все центральные улицы Петербурга. Такие мостовые называли еще «уличным паркетом»: он избавлял горожан от неумолчного грохота колес по камням булыжных мостовых, а лошади не разбивали на нем копыта.

Идея была предложена изобретателем Василием Гурьевым в начале XIX века. Первая торцевая мостовая появилась на участках Большой Морской и Миллионной улиц в 1820 году, а через двенадцать лет – на самой важной и модной части Невского проспекта, от Адмиралтейства до Фонтанки. Гурьев с гордостью отчитывался: «Все дома на Невском проспекте избавились от беспрестанного дрожания, которое повреждало их прочность. Жители успокоились от стуку, лошади ощутили новые силы и, не разбивая ног, возят теперь рысью большие телеги. Экипажи сохраняются, а здоровье людей, особливо нежного пола, получило новый быт от приятной езды…»[85].

Именно деревянными торцами, кстати, решено было замостить Адмиралтейскую площадь на время строительства Исаакиевского собора, а также проезд от Невского к Зимнему дворцу, когда возводилась Александровская колонна. В обоих случаях торцы прекрасно выдержали тяжесть огромных каменных блоков и остались неповрежденными. Затем торцовые мостовые и тротуары появились в Лондоне, Париже, Берлине, Чикаго. И в Будапеште.

В Петербурге торцы чаще всего выглядели как шестигранные «шашки» и напоминали соты. Будапештские – прямоугольные или, как у Оперы, квадратные. Петербургские торцы вошли в русскую словесность. Их вспоминали Пастернак, Бродский, Гиппиус. Дмитрий Лихачев писал: «На булыжной мостовой потряхивает. При въезде на торцовую мостовую (а торцы были по «царскому» пути от Зимнего к Царскосельскому вокзалу, на Невском, обеих Морских, кусками у богатых особняков) потряхивание кончается, ехать гладко, пропадает шум мостовой»[86].

Искать торцовую мостовую в Петербурге сейчас бесполезно. Не сохранилось ничего. При всех очевидных плюсах, торцы имели и существенный недостаток, точнее слабость: за ними нужно было постоянно ухаживать, мыть их, чистить и регулярно чинить. Во времена мира и покоя заниматься этим еще можно, но одновременно с революциями – затруднительно. Кроме того, они обернулись сущей катастрофой в наводнение 1924 года: всплыли и потащили за собой прохожих, как вспоминал Лихачев.

С тех пор их и перестали использовать. Так что единственная возможность прикоснуться рукой к недавней, но уже исчезнувшей истории столицы Российской империи – в Будапеште. Самые доступные и оберегаемые торцы находятся у здания Оперы. Известные лишь местным жителям квадратные – под аркой двора на внутренней стороне Музейного бульвара, прямоугольные – за входными воротами дома Густава Эмича в Йожефвароше. Можно нагнуться и потрогать пальцами старый деревянный брусок, теплый, отполированный миллионами подошв, с прожилками годовых колец и столетними трещинами.

Молитва венгра

«Верю в единого Бога. Верю в единую Родину. Верю в бесконечную милость Божию. Верю в возрождение Венгрии. Аминь».

«Молитва венгра», ежедневно произносимая венгерскими школьниками в 20–30-е годы ХХ века

Межвременье

Если о прекрасной эпохе Будапешт говорит каждой улицей, каждой фигурой атланта над аркой доходного дома и каждым квадратом торцовой мостовой под ногами, говорит красноречиво и с удовольствием, то о времени между Первой и Второй мировыми войнами – умалчивает. Может показаться, что от этой эпохи в Будапеште не осталось ничего. Более того, что ничего и не было построено. Тянутся квартал за кварталом респектабельные доходные дома времен Франца Иосифа, и ни одного небоскреба… После Трианона Венгрии было не до строительства, и в городе действительно нет ни одного строения, сопоставимого по праздничности силуэта и щедрости декоративного убранства с Парламентом, Оперой, Базиликой.

Сороковые годы – тоже время потерь. У путешественника может шевельнуться неощутимое подозрение, что с великолепными домами, фланкирующими самое начало проспекта Андраши, что-то не так. Не совсем понятно, почему статуя Гермеса на здании слева одиноким силуэтом рисуется на фоне облака и что там такое на крыше здания справа. Но выплывает монументальная апсида базилики святого Иштвана, и это смутное чувство тут же забывается. А между тем на обоих зданиях до войны возвышались купола, и силуэт города был совсем иным… Впрочем, с утратами времен войны все понятно.

Любопытней те объекты, что в ХХ веке все же строились или хотя бы планировались.