Триумфы и драмы русских балерин. От Авдотьи Истоминой до Анны Павловой

Мне показалось, что довольно спокойное одобрение публики переросло в бурный восторг где-то в середине pas de trois, которое исполняли Нижинский, его сестра и я. Первая медленная часть, словно постепенно подводившая к кульминации высшей виртуозности, вызвала одобрительный шепот, волной пробежавший по залу. Затем Нижинский предпринял эффектный ход. Он должен был, оставив трио, уйти со сцены, чтобы снова появиться в сольной вариации. В тот вечер он решил совершить прыжок; он взлетел в нескольких ярдах от кулис и, описав в воздухе параболу, скрылся из виду. Никто из зрителей не видел, как он приземлился, для всех он взмыл в воздух и улетел. Раздался гром аплодисментов, оркестру пришлось прекратить игру. Возможно, эта находка Нижинского стала источником подобного же эффекта — знаменитого прыжка в окно в „Призраке розы“. Вся сдержанность была отброшена, и залом овладел неистовый восторг. После моего соло оркестр опять вынужден был остановиться. По окончании танцев из „Князя Игоря“, где невероятного успеха добился Больм, занавес поднимался бессчетное число раз».

В 1909 году гастроли прошли великолепно. Балетные постановки получили самые высокие и лестные отзывы. И не случайно. Над костюмами работали уже упомянутый выше Бенуа, знаменитый Николай Константинович Рерих (1874–1947), — и художник, и сценограф, и философ-мистик, и писатель, только что — в 1909 году — удостоенный высшего признания — ставший академиком Императорской (Российской) академии художеств.

На сцене звучала музыка лучших в свете композиторов — русских композиторов — Римского-Корсакова, Мусоргского, Глинки, Аренского, Бородина…

Крупнейший французский писатель того времени Жан Морис Эжен Клеман Кокто (1889–1963), известный также как поэт, драматург, художник и кинорежиссер, с восторгом писал:

«Красный занавес подымается над праздниками, которые перевернули Францию и которые увлекли толпу в экстазе вслед за колесницей Диониса».

В 1910 году с не меньшим успехом прошли балетные постановки «Жизель», «Карнавал», а затем и «Шехерезада», симфоническая сюита Н. А. Римского-Корсакова созданная под впечатлением арабских сказок «Тысяча и одна ночь». Причем в балете «Жизель» исполнительницу ведущей партии Анну Павлову заменила Тамара Карсавина.

Карсавина вспоминала:

«Мне довелось станцевать в „Жар-птице“ по счастливой случайности. В Петербурге я с завистью думала о том, что все лучшие партии предоставлены старшим и более опытным танцовщицам, чем я. „Жар-птица“ предназначалась для Матильды, но она передумала и отказалась ехать в Париж.

Чрезвычайно живое, хотя и не слишком утонченное, описание того, что происходило среди публики в тот первый вечер, когда мы с Нижинским танцевали это pas de deux, я позаимствовала у Михаила, нашего курьера: „Но когда вышли эти двое… Боже мой! Я никогда еще не видел публику в таком состоянии. Можно было подумать, будто под их креслами горел огонь“. Я осознавала, что вокруг меня происходит нечто необычное, чему я не могла дать точного определения, нечто столь неожиданное и огромное, что способно было напугать. Все мои чувства были словно затуманены в тот вечер. Привычные барьеры между сценой и публикой рухнули. Двери, ведущие за кулисы, со всеми своими хитроумными замками и строгими надписями оказались бессильны. В антракте сцена так заполнилась зрителями, что по ней стало трудно передвигаться. Мы с Нижинским с трудом нашли место, чтобы, по обыкновению, отрепетировать па и поддержки перед выступлением. За нами следили сотни глаз, до нас доносились обрывки восклицаний: „Он — чудо“ или „C’estelle!“. (Это она!) Затем полное напряжения ожидание в кулисах, когда мне казалось, будто я всем телом ощущаю удары своего сердца. Нижинский расхаживал взад и вперед своим легким кошачьим шагом, сжимая и разжимая руки. Перед нашим выходом на сцену появился Дягилев и напутствовал нас:

— С Богом!

Тогда-то с публикой и произошел тот удивительный феномен, который так красочно описал Михаил. Затем все смешалось в радостной суматохе, снова толпа хлынула на сцену, какая-то изысканно одетая дама перевязала мне рану на руке тонким, как паутинка, носовым платком — я порезалась о драгоценные каменья, которыми был расшит кафтан Нижинского. Дягилев прокладывал себе дорогу через толпу, взывая:

— Где она? Я должен ее обнять.

С этого дня он стал называть нас с Нижинским своими детьми. Кто-то спросил Нижинского, трудно ли парить в воздухе во время прыжка; он сначала не понял вопроса, затем чрезвычайно вежливо ответил: „Нет, нет, совсем нетрудно. Нужно только подняться в воздух и немного задержаться“».

Ангельской арфы струна порвалась

В 1913 году Тамара Карсавина, оставив труппу Дягилева, вернулась в Мариинский театр. Впереди была интересная работа — балеты «Жизель», «Лебединое озеро», «Раймонда», «Щелкунчик» и «Спящая красавица». И если критика пока не баловала восторженными отзывами, поэты и художники буквально не давали проходу.

В начале очерка приведены стихи Анны Ахматовой и Михаила Кузьмина. Теперь приведем посвящение Николая Гумилева…