Триумфы и драмы русских балерин. От Авдотьи Истоминой до Анны Павловой

«Выступления Айседоры Дункан в Петербурге произвели огромное впечатление на молодого танцовщика и будущего знаменитого балетмейстера М. М. Фокина, который стал искать новых путей для классического балета. Он восставал против застывших поз с руками, поднятыми венчиками над головой, искал в пределах классической техники свободного выражения чувств и хотел для своего балета из римской жизни найти новые формы. Он ходил в Эрмитаж изучать изображенные на вазах движения античного танца, исследовал греческие и римские источники. Постановка балета „Евника“ на тему, взятую из романа Сенкевича „Камо грядеши“ на музыку А. В. Щербачева, явилась, таким образом, крупным событием, вызвавшим большие волнения и споры. Сторонники незыблемой старины были против него, сторонники постоянного движения вперед были в восторге. Фокину приходилось выдерживать серьезную борьбу и внутри театра, и вне его с критиками и балетоманами. Это только усиливало его энтузиазм в борьбе за новый балет. Старые балетоманы укоряли его в подражании Дункан, в ненавистном им „дунканизме“, а молодежь, напротив, восторженно откликалась на эту новую струю, оживлявшую незыблемые устои классического танца, который Фокин и не думал разрушать. Я очень горжусь тем, что с самого начала была на стороне Фокина, считая его гениальным в своих начинаниях, а гений всегда покоряет и увлекает. Фокина я приветствовала с самого начала и осталась ему верна до конца… Я не могу забыть, говоря об Айседоре Дункан, про знаменитую испанскую танцовщицу Аржентину, которая исполняла только свои испанские танцы, но, чтобы достичь в них совершенства, каждое утро проделывала все классические упражнения, так как без этой основы в технике нельзя было, по ее мнению, добиться настоящего искусства. Это является лучшим подтверждением моей мысли, что классическая школа дает артистам широкую возможность исполнять танец любого характера. Дункан показывала у меня в доме своих маленьких учениц, все были одеты, как и она сама, в розовые туники, с босыми ножками, для чего мне пришлось затянуть пол в зале сукном. Дети премило танцевали и принимали классические позы».

Нельзя не привести и отзыв еще одной знаменитой балерины, о которой мы еще подробно поговорим далее. Имеется в виду Тамара Карсавина, на которую Айседора тоже произвела неизгладимое впечатление, но которая рассуждала о некоторых моментах ее творчества более здраво и взвешенно. Вот что писала Карсавина в своих мемуарах, которые она назвала довольно своеобразно — «Театральная улица»:

«Еще не стерлись впечатления от огромной сенсации, вызванной первым появлением Айседоры Дункан весной 1907 года, когда Фокин поставил „Эвнику“, на этот раз для того, чтобы включить ее в репертуар.

Михаил Фокин

Айседора сразу покорила весь театральный мир Петербурга. Конечно же, как всегда, нашлись консервативно настроенные балетоманы, для которых сама идея босоногой танцовщицы, казалось, оскорбляла основные принципы искусства, которые они почитали священными. Но подобное отношение отличалось от общего мнения, и желание обновления веяло в воздухе. Помню, что, впервые увидев ее танец, я полностью попала под ее обаяние. Мне никогда не приходило в голову, что между ее искусством и нашим существует какой-то антагонизм. Казалось, имеется достаточно места для них обоих, и каждое могло извлечь пользу, общаясь друг с другом».

Но недаром в песне поется, что «даже в области балета мы впереди планеты всей». Карсавина говорит и о том, что, учась у Айседоры Дункан, русские солисты балета превосходили ее, поскольку, даже восхищаясь талантом, искали возможность превзойти то, что делала блистательная Айседора Дункан. Как раз на это и обратила внимание в своих мемуарах Тамара Карсавина:

«Позже, в Париже, я смотрела на нее под более критическим углом — там она стала развивать свои теперь широко известные теории и объяснять сущность своего искусства. Я больше не видела в ней актрису, обладающую яркой индивидуальностью, но воинствующую доктринершу, к тому же я почувствовала множество противоречий между провозглашаемыми ею идеалами и исполнением, а большинство ее теорий были достаточно туманными и, по существу, не были по-настоящему связаны с танцем.

Она была наделена сентиментальностью, характерной для жительницы Новой Англии, что совершенно несовместимо с ролью революционерки.

Я черпаю вдохновение для создания нового танца в нераскрывшемся цветке… Танец должен быть чем-то столь огромным и прекрасным, чтобы зритель сказал себе: „Я вижу перед собой движение души, души раскрывающегося цветка“».

Тамара Карсавина далее высказала мнение, не совсем соответствующее общепринятому тогда: