Трое

Мари-Лор протягивает Нине бутылочку воды. «Сделай хоть несколько глотков, милая. Там будет очень жарко и ужасно трудно…»

Хорошо, что Мари-Лор рядом. После возвращения из Марселя Нина ночует в комнате Этьена. Его мать взяла на себя все заботы, даже стирает ее белье. Она организует похороны, подписывает документы, страховки, улаживает дела с банком, одним словом – устраивает будущее Нины, вернее, то, что от него осталось.

Они паркуются у решетки ворот. Воздух так разогрелся, что в мареве едва различимы силуэты людей. Свет отражается от мраморных плит и слепит глаза, тени движутся в сторону склепа семьи Бо. Нина помнит это место, она часто приходила сюда с дедом, чтобы положить цветы на могилу Одиль, незнакомки, великой любви Пьера, о которой он никогда ничего ей не рассказывал. Здесь лежат его родители, дядя, бабушка жены, маленький брат, умерший в четыре года.

Кюре освящает гроб. Цветы уже начали вянуть под безжалостными лучами летнего солнца, через час от красоты ничего не останется.

«Умереть в августе – нелепая идея, дедушка».

Гроб спускают на веревках в семейную могилу. «Однажды, – думает Нина, – я тоже отправлюсь туда».

Три таблички воткнуты в землю: «Моему дедушке», «Нашему другу», «Нашему дорогому коллеге».

Обливающаяся потом толпа начинает расходиться, воздух обжигает горло, путает зрение, и Нина не замечает женщину, которая не спускает с нее глаз с того момента, как она ступила на землю кладбища за руки с Адриеном и Этьеном.

Ее никто не видел, потому что она стояла чуть в стороне, у другой могилы, хотя пришла именно на похороны Пьера Бо.

40

22 декабря 2017

Нина только что ушла. Николя уснул в моем башмаке. Я сижу неподвижно. Не хочу работать. Не стану мыть стаканы. Вообще-то я нормально переношу тишину. Даже люблю ее, предпочитаю другим спутникам моей жизни, но сейчас она непереносима.

В голове крутится ее последняя фраза: «С каких это пор я стала твоей подругой?»

Надеваю пальто и выхожу. Холод хватает за лицо и руки. Нины во дворе уже нет, сад пуст и темен, старая липа похожа на продрогшего великана.

Я прохожу мимо машины, ищу глазами Нину и замечаю вдалеке, под фонарем. Хрупкий силуэт движется стремительно, едва касаясь земли. Я следую за ней, стараясь не упустить.

В кармане вибрирует телефон. Луиза. Как будто видит меня. А ведь никогда не звонит после восьми. Моими новостями она интересуется либо с девяти утра до полудня, либо с двух до шести.

– Слушаю…

– Что делаешь?

– Иду.

– Куда?

– Вперед по дороге, от моего дома.

– Уже поздно.

– Заметила… – отвечаю я и улыбаюсь.

– Хочешь, я заеду?

– Перезвони позже.

– Ты не одна?

– Одна.

– У тебя странный голос.

– Я и сама странная. Всегда.

Нас разъединили. А может, Луиза дала отбой. Не буду сразу набирать ее номер. Хочу идти след в след за Ниной, на расстоянии нескольких сотен метров.

Сколько раз я следовала за ней в детстве? Просто так, удовольствия ради, потому что обожала ее силуэт? Со спины люди выглядят таинственно и рассказывают миру особенные истории. Взгляды интересуют меня меньше пластики движений.

Нина направляется не к своему дому. Она делает крюк через центр города. Мы одни. На улицах нет ни одной живой души. Бледный свет нескольких витрин падает на лицо Нины, она не смотрит по сторонам, сворачивает на улицу Роза-Мюллер, останавливается перед дверью дома. В окнах горит свет, и она колеблется, потом вдруг резко поворачивается, и я едва успеваю спрятаться под аркой.

Наконец Нина принимает решение и нажимает на кнопку звонка. Через мгновение ей открывают, и она исчезает внутри. Подкрадываюсь и читаю надпись, сделанную черной ручкой на почтовом ящике: «Р. Гримальди». Почему она колебалась?

Через десять минут Нина не появляется, и я ухожу, с трудом сдерживая дрожь. Звоню Луизе.

– Можешь меня забрать?

– Где ты?

– У почты.

– Сейчас буду.

Минут через пять она подъезжает, и я залезаю в машину. Мы не виделись с прошлого лета. Она в синей пуховой куртке и теплом спортивном костюме. Синий цвет идет Луизе, ведь глаза у нее голубые. Сейчас она в первую очередь врач, а уж потом женщина, и за секунду сканирует меня с головы до пят. Только что, в моем доме, Нина точно так же оценила паштет в миске Николя.

– Домой? – спрашивает она.

– Да.

– Все в порядке?

– Да.

Запах Луизы пьянит меня, я смотрю на ее безупречный профиль и думаю: «Она сама нежность, но уж больно властная…»

– Спасибо, что ты здесь. В моей жизни. Что бы я без тебя делала?

Она печально улыбается.

Мы подъезжаем, и Луиза замечает стоящую во дворе машину.

– Нина здесь?

– Ушла.

– И оставила свою тачку?

– Она слишком много выпила и решила вернуться пешком.

– Не знала, что вы снова видитесь…

– Начали совсем недавно. Пересеклись случайно дважды за неделю, а до этого долго не встречались.

Луиза гладит меня по руке.

– Ты дрожишь…

41

17 августа 1994

14:00. Нина сидит на диване в столовой Больё, где троица так часто танцевала и веселилась. Она смотрит – и не видит – последних участников похорон, они что-то едят, перед тем как распрощаться и отправиться в дорогу.

Куда?