Троя. Величайшее предание в пересказе

Спала и Елена. Когда крушили Скейские ворота, вязла она в путаном сне. Приближавшийся грохот музыки и заполошное бряцанье котлов и сковородок на улицах вырвали ее из грез. Горничные, прислужники и рабыни высовывались из окон, сами не свои от возбуждения.

Взбудораженно сверкая глазами, ворвалась Эфра.

– О повелительница моя милая, скорей взгляни, скорей взгляни!

Елена подошла к окну, посмотрела и решила, что все еще грезит.

Остаток дня и ранний вечер тоже прошли как во сне. Сроду не видывала она столь безумного празднования и ликования. Вино и кувшины с зерном беспечно пооткрывали во всех кладовых. Дворец и улицы наполнил дух печеного хлеба. За стенами слышала она непрестанный далекий рев: забивали еще и еще овец и быков. Не прекращались музыка и песни. Троя сошла с ума.

То и дело подходила Елена к окну и смотрела на море. Все действительно так. Ни единого греческого судна. Сколько раз смотрела она, бывало, и пыталась различить, на каком из них желтые и черные символы Спарты.

Теперь Менелай отправился домой, и она уже никогда не увидит ни его, ни Гермионы. Ей оставались лишь неуклюжие знаки внимания Деифоба да печальные улыбки Приама, Гекубы и Андромахи. «Мы не виним тебя, Елена. Воистину не виним». А воистину должны. Как не винить?

При остальной семье старалась она в тот вечер выглядеть счастливой, но когда удалось ей найти повод, она улизнула в покои свои и заперлась от пьяных притязаний Деифоба. Он ей муж, как полагалось теперь его звать. Третий – и худший. Или четвертый, если считать Тесея. То было целую жизнь назад. Тогда ее братья были еще живы, спасли ее.

За окном видны ей были только уши этого необычайного деревянного коня. Они торчали над линией крыш. Воистину страннейшее зрелище.

Когда уснула наконец Елена, явилась к ней в буйном и ярком сне Афродита.

– Богиня, мне нечего тебе сказать.

– Дерзкое дитя. Делай, как велено, и я предоставлю тебя твоему достопочтенному целомудрию на веки вечные. А нынче ночью ты моя. Не допущу я падения Трои из-за столь подлой уловки.

– Что должна я делать? – простонала Елена, мотая головой по подушке.

Афродита объяснила, и Елена поднялась. Остаток жизни своей не знала наверняка она, спала ли, двигаясь и разговаривая той ночью. Она слыхала о людях, способных прясть, носить воду и вести беседы, оставаясь в кольцах Гипноса, поэтому такое вполне возможно. Несомненно, Елена предпочитала думать, что все это время спала.

Она пришла к комнате Деифоба и позвала его. Тот открыл дверь и расплылся в неловкой благодарной улыбке.

– Мой милый муж, я пренебрегала тобой. – Он потянул ее внутрь, но она быстро отступила. – Сперва мне нужно успокоить ум. Тот конь. Не нравится он мне. Идем со мной, любовь моя. Давай приглядимся к нему повнимательней. Идем, идем!

Они поспешили прочь из дворца и по улицам. Припозднившиеся гуляки еще разбредались по домам. Кто-то валялся пьяным, храпя где упал.

– Чересчур оно все замечательно, чтобы правдою быть, верно же? – приговаривала она. – От этого попахивает Одиссеем. А если там внутри люди? Мне кажется – запросто.

– Мы искали хоть какое-то отверстие, – отвечал Деифоб. – Гладко всюду. Никаких люков.

– Ты не знаешь Одиссея.

– Тогда давай сожжем его.

– Есть способ получше. Помнишь, до чего славно подражаю я голосам?

– Конечно.

Все в Трое дивились дару Елены пересмешничать. Безупречно умела она разговаривать голосом Гекубы и Андромахи – и даже голосом сына Гектора, малютки Астианакса.

– Вот так и выведу их на чистую воду. Ах, ну и огромен же он!

Конь громоздился над ними, сверкая в лунном свете золотыми кистями, блестящими глазами, серебром и бронзою украшений.

– Тпру, красавец гордый, – проговорил Деифоб, хохотнув, и подпрыгнул, чтобы шлепнуть коня по боку.

Одиссей резко проснулся.

Услышал, как завозились рядом соратники. Что-то у него за головой стукнуло по коню. Слабый хлопок, но его хватило, чтоб разбудить Одиссея. И тут… уж не спятил ли он?

Его звала Пенелопа.

– Одиссей, дорогой мой! Это я. Я здесь. Выходи. Это я, Пенелопа, выходи, поцелуй меня, любовь моя.

Одиссей замер. Волшба это. Она говорила с ним во снах, но сейчас все наяву. Он извлек из-за пояса кинжал и резко ткнул себя в бедро. Нет, не сон. Все по-настоящему.

И снова она.

– Мой милый…

Может, это кто-то из богов. Они способны прозреть коня насквозь и наверняка знают, кто в нем сокрыт. Голос ли это Афродиты? Или Аполлона, или Ареса, быть может. Кто-то из них пытается спасти любимый город.

– Агамемнон, ты здесь? Это я, муж мой, твоя милая Клитемнестра…

Одиссей вздохнул с облегчением. Точно не боги. Они, всеведущие, знали бы, что Агамемнон отплыл прошлой ночью вместе с ахейским флотом к Тенедосу и никак не мог оказаться в коне. Вместе с остальным греческим воинством он возвращается сюда и близок к троянскому берегу – если не высадился уже, готовясь к захвату.

Он исторг резкое «ш!», предупреждая всех, чтоб молчали.

– Диомед? Это я, дорогой мой, твоя Эгиалея[178]. Выходи, все безопасно.