Троя. Величайшее предание в пересказе

Одиссей услышал, как Диомед в двух воинах в стороне от него тихонько выругался, но не шумел. Слышались вновь и вновь голоса, вплывали, молили, ворковали, соблазняли. Воины держались – пока…

– Антикл, мой сладкий, это твоя Лаодамия. Спустись же и поцелуй меня. Столько всего мне надо тебе поведать. Твой сын – уже настоящий маленький мужчина, ты не представляешь, что он устроил…

Антикл от изумления вскрикнул. Одиссей ущипнул его и зашипел, чтоб Антикл сидел тихо. Антикл, как было известно, самый юный из тридцати воинов, отважен, как лев, но порывист.

– Антикл? Это я, ты же знаешь. Как можно быть таким жестоким? Ты меня больше не любишь?

Антикл уже было позвал ее, но Одиссей тут же закрыл ему рот ладонью и не отпускал. Он чувствовал жаркое дыхание юноши и сдавленные попытки закричать. Одиссей стискивал ему рот все крепче и крепче. Антикл брыкался и пытался вырваться, но Одиссей был тверд. Когда же убедился он, что Антикл угомонился и больше не сопротивляется, было поздно. Антикл погиб. Одиссей удавил его насмерть.

А внизу на улице Деифоб заскучал. Он мечтал забрать Елену в постель.

– Нет там никого. Пойдем.

Он взял ее за руку, потянул за собой.

Когда вошли они во дворец, греза – или гипнотический морок Афродиты, или что еще там пленило Елену, – развеялась, и Елена вдруг оказалась в полном сознании, очень замерзшая и очень сердитая. Деифоб тянул ее к своему ложу, а она ударила его по лицу со всего маху и убежала по лестнице к себе в покои.

«Я чуть не предала их всех, – говорила она себе в отчаянии. – Не достаточно ли уже навредила я?»

Если и были в коне люди, то могло это значить лишь одно: греческие корабли должны выжидать где-то поблизости, чтобы вернуться этой же ночью. Елена поставила у себя на то окно, что глядело на море, зажженную лампу. Поводила руками перед пламенем, надеясь, что выйдет подать знак. Где-то там ждет Менелай, он придет и заберет ее домой.

Домой! Есть ли вообще такое слово?

Сидя в коне, Одиссей чутко прислушивался. Снаружи ни единого звука. Он осмелился заговорить тихонько – так, чтобы все внутри его услыхали, не громче. Показалось, что голос его загремел в гулком брюхе.

– Пока обошлось. Должно быть, середина ночи. Согласны?

– Согласны, – прошептал Диомед. – Пора.

– Эпей, отстегивай дверцу.

Одиссей услышал, как Эпей тихонько спустился. Донесся шорох, а затем скрип. Под ними открылся прямоугольник света. Одиссей уловил, как заскребло и зашуршало, – то Эпей тянул лестницу.

Торжествующе вскрикнул ЭХЕОН, сын Порфея, – и ринулся вниз.

– Стой! – прошипел Одиссей. Лестница еще не встала, и Эхеон выпал наружу. Все услышали, как с отвратительным хрустом тело ударилось о мостовую.

«Болван!» – подумал Одиссей. Увидел, что Эпею удалось спустить лестницу, и напряженным шепотом приказал:

– Спускайтесь по одному.

Эхеон лежал внизу рыхлой грудой – сломана шея. Умер он мгновенно.

– Скверный знак? – проговорил Диомед. – Знамение?

– Знамение, да: болваны падают тяжко, – проговорил Одиссей. – Так, ну-ка поглядим, что осталось.

Все выстроились, потягиваясь, выпрямляя затекшие и утомленные ноги и спины, – двадцать восемь уцелевших из тридцати.

Менелай, Идоменей, Диомед, Неоптолем и Эант подошли к Одиссею – старшие военачальники отдельно от прочих. Нестор молил, чтобы и его пустили в коня, но ему со смехом объяснили, что его кашель и громкий треск его старых костей сразу же насторожат троянцев. Отряд вторжения собрали преимущественно из самых юных и крепких.

– Вы все знаете, что делать, – обратился к ним Одиссей, извлекая меч. – За работу.

Конец

Синон таился в дюнах и болотах – он лишь собирал дрова для костра да промывал себе раны морской водой. Наблюдал, как Селена гонит свою колесницу через ночное небо, и ждал, когда она окажется строго над головой на одной линии с охотником Орионом – таков уговор, – после чего взобрался на холм, где была могила Ахилла. Там он зажег сигнальный огонь для приближавшегося ахейского флота. «Конь уже в городе, – вот что значил этот огонь, – все готово». Троя лежала открытая – улей, откуда можно забирать хоть весь мед. И это благодаря ему, Синону. Он рассмеялся в голос. История станет звать его Синоном Завоевателем[179].

– Больше, чем удалось тебе за всю жизнь, сын Пелея, – проговорил он и плюнул на могучий каменный кувшин с прахом Ахилла. – Может, и был ты шустрей и смазливей меня, но ты-то мертв, а я жив. Ха!

Корабль Агамемнона пристал к берегу первым, а вскоре за ним – и все остальные. Синон примкнул к воинам, устремившимся по равнине. Он видел, как от окна к окну в высоких городских башнях заскакали огни. Надеялся, что не все важные смертоубийства уже состоялись. Желал хоть одну царственную голову для себя. А может – и пленную царевну. Ну или хоть благородную женщину. Что-то получше чернавки-рабыни. Он заслужил все, на что мог наложить лапу, за то, что претерпел ради общего дела столько побоев.

Мало что можно сказать, чтобы как-то смягчить ужас случившегося той ночью или оправдать звериную жестокость, с какой ахейцы спалили город и перерезали его обитателей.