Тропа Исполинов

На повозках взревели, швыряя карты. Спереди оглянулись верховые. С хлебом под мышкой Тинч бежал к дюнам. Давно он так не бегал!

Сзади грохнул винтовочный выстрел и пуля шмыгнула мимо. Пугают, решил он. Другая пуля срезала ветку астрагала поодаль.

Странно, но он не ощущал никакого страха, не слышал и свиста пуль, как будто бы и не он сейчас, петляя и подскакивая словно заяц, мчался по песку, толкая его назад одеревенелыми, чужими ногами… Внезапный холодок меж лопаток заставил его метнуться вправо, и в следующее мгновение сильный толчок в левый бок повалил его за дюну.

Перекатившись через песчаный гребень, Тинч залёг, наблюдая за дорогой.

Никто не преследовал его. Походная кухня въезжала на мост, верховые, убрав карабины, следовали в своём строю. С повозок оживленно перекликались; кто-то, насвистывая, бренчал на келлангийской гитаре.

Тинч оглядел себя. С левым боком всё было в порядке. Показалось? Подобрал и отряхнул от песка добытую ковригу…

— Эт-то кто здесь так шумит? — услышал он внезапно.

2

Они увидели друг друга. Медленно приближаясь, пригибаясь, приговаривали:

— Ах ты, тагрская вонючка, пожиратель чеснока…

— Элтэшка, саранчук черномазый…

Ухватив друг друга за шею, пошли по кругу, глядя глаза в глаза:

— Ах ты…

— Ух ты…

Тинч давил противника сверху, но тот, маленький и ловкий как кошка, вывернулся из-под ладони и подсёк его снизу.

Хлеб и чёрный плащ полетели в разные стороны, двое мальчишек, пыхтя и фыркая, покатились по песку. Внезапно, более изворотливый Пиро выскользнул из рук товарища.

— Погоди, Тинчи! — крикнул он.

— Тьфу ты! — сказал Тинч, усаживаясь на песке. — Откуда ты здесь? Что ты делаешь? Куда ты идёшь?

Вода в прибрежных камнях заклокотала глухо. Пиро молчал, хмурился, кутался в плащ. Тинч заметил в его волосах обрывки водорослей.

Его друг был единственным сыном в семье сапожника. Дома элтэннского квартала соседствовали с домом Даурадеса. В самую первую их встречу, когда они в уличной драке схватились не притворно, как сейчас, а по-настоящему, до крови, Тинч богатырски придавил Пиро коленом к земле и спросил грозно:

— А ну, скажи теперь, красавчик, как по-вашему, по-элтэннски, будет "мама"?

"Ну что, красавчик, молись, твоя, (как её там…), тебя больше не увидит!" — должен был прибавить Тинч.

А Пиро, удивленно поморгав серо-зелёными, с большими запыленными ресницами, девчоночьими глазами, вдруг весь обмяк, улыбнулся и ответил задумчиво:

— О'на…

И Тинч вдруг понял, что теперь ничего такого не скажет.

Они вместе ходили в школу… И посещать ее перестали тоже одновременно, после того случая, когда школьный инспектор, в образец другим, обрядил элтэннского мальчишку в шутовской колпак и, нацепив Пиро на грудь плакат с надписью "Я — неграмотный осёл", приказал старшеклассникам водить его по этажам. Тинч, по мнению которого незнание единственным сыном элтэннского сапожника премудростей тагрской грамматики, не могло быть поводом к подобной экзекуции, быстренько подговорил приятелей устроить в коридоре школы что-то вроде "кучи малы". Тем же днем и колпак, и табличка с надписью украсили собой ворота дома школьного инспектора.

Педагогам не составило труда понять, чьих рук было дело. В школу был вызван отец Тинча. Старшина цеха каменщиков Маркон Даурадес с каменной невозмутимостью прослушал рассказ об этих и многих иных деяниях сына.

Высказался прямо:

— Надо ж. И как это он только догадался? Вот молодец!

После чего, вопреки уговорам, решил, что сыну будет гораздо лучше заниматься дома, самому, и лично экзаменовал Тинча — как по тому, что в школе проходят, так и по тому, что не проходят…

А Пиро стал уличным актером. Он ходил по натянутой меж столбов верёвке, пел, наигрывая на чингароссе или келлангийской гитаре, дольше всех ребят на улице умел стоять на руках и частенько, в завершение программы выступления, нацепив на ногу сумку, обходил собравшихся вокруг горожан.

Острый, тяжёлый как гарпун, дедовский нож он носил с собой и с расстояния в двадцать пять шагов пригвождал к забору падающий тополевый лист.

Складный, ловкий, большеглазый Пиро — чье имя в переводе значит "вспышка", — был кумиром всех окрестных девчонок и лучшим другом Тинча. Он даже Айхо пытался у него отбить, но уловив красноречивый взгляд сына Даурадеса, только дразняще высунул кончик языка, поцокал как белка, пропал в кустах, и всегда старался побыстрей исчезнуть, когда встречал их вместе…

Костёр пылал в ложбинке между скалами. На расстеленную куртку легли несколько вяленых рыбок, пяток ещё тёплых вареных картофелин, кусочек сыру, немного домашнего хлеба — всё то, что Тинч получил в дорогу сегодня утром. Оставшись в свитере, он полулежал на краю куртки. Пиро снял с пояса флягу, отхлебнул, протянул товарищу.

Поели молча. Потом Тинч спросил:

— В Коугчаре трудно с хлебом?

Пиро кивнул, затем как-то неестественно поёжившись, попробовал улыбнуться, нахмурился и — заплакал.

— Что с тобой? Пиро!

Пиро раньше никогда не плакал. Тинчу даже показалось, что сейчас начнется один из его обычных номеров.

— Со мной всё в порядке, — наконец, отозвался Пиро.

— Что-нибудь с дедушкой?