1
Этим утром Тинч продрал глаза поздно. Он тотчас узнал комнату. Когда-то в этих четырёх покосившихся стенах находилось его собственное жилище — до того, как домик был разрушен смерчем. Переезжая в новое жилище, Даурадес оставил здесь старый продавленный диван, и стол о трех ногах, и даже такую редкость как маленький потрепанный глобус, что не пропал и не сгорел, а, удивительное дело — всё так же стоял, покинутый, на полочке в углу.
Удивительно, но, если не считать старых одеял и мешковины, устилавших полы, — ночи в комнатке-пещерке проводили никак не меньше пяти человек, если не считать, что разбитое окно кто-то старательно заткнул старыми тряпками, — здесь всё оставалось по-прежнему.
Нынешние обитатели дома тихо, стараясь не разбудить неожиданного гостя, покинули ночлег. Впрочем, из-за портьеры, что заслоняла вход, доносились сдержанные голоса и, иногда — поскуливание и добродушное ворчанье того самого пса, о лапы которого Тинч споткнулся ночью.
Углы портьеры приподнимал утренний ветер. Тинч откинул её и оказался в светлом дворике, где меж полуповаленных стен пекли в золе картошку вчерашние знакомые.
При его появлении девочка проворно поднялась. В руках у нее оказался кувшинчик, который она в протянутых руках, не говоря ни слова, с очень серьезным видом поднесла Тинчу. И Тинч, не говоря ни слова, принял кувшин из её рук.
Питьё на вкус было кисловатым — чем-то вроде морса из раздавленных ягод. Такие ягоды можно было в изобилии собирать из-под талого снега на южном склоне холма…
— Есть будешь? — деловито спросила Кайста… Или, теперь уже — Кайсти? Тинч вспомнил, что на языке народа Анзуресса это имя означает "хвостик". И действительно, светлые волосы девочки — ей на вид было лет двенадцать — были убраны сзади в небольшой такой, озорно торчащий хвостик. Вязаная шапочка украшена вышитыми узорами в виде сплетающихся рун и крестиков. Белая рубашка, узкие брючки, маленькие красные башмачки… И — очень-очень серьезный и вопрошающий взгляд.
Тинч отрицательно помотал головой и спросил:
— Где все?
— Пойдем. Ангарайд, ты останешься здесь, — приказала она братишке, который с таким же, весьма сосредоточенным видом копался прутиком в углях костра.
Кайсти набросила на плечи курточку и, захватив стоявший тут же у стены длинный, украшенный резными знаками посох, сделала многозначительный жест — приглашение следовать за собой.
И лишь сейчас, когда она повернулась спиной, Тинч ненароком приметил одиноко выбившийся из-под вязаной шапочки, совершенно седой локон…
Дым, стук и треск летели над побережьем.
— Нет, нет, нет, это никуда не годится! — с удовольствием приговаривал Таргрек, легко уворачиваясь от летящего прямо в грудь острия посоха. Он сам, на первый взгляд — такой массивный и тяжёлый, с необыкновенной грациозностью уворачивался от ударов. — Ну, точнее, точнее! Вот я стою, такая туша, весь перед тобой… Так! Опять не то!.. Ну, начнем сначала. Упор с уколом… Как держишь посох?! Так ты себе все пальцы отобьёшь. А я, между прочим, показывал! Ну-ка, повторим… Так. Так. Та-ак… Ну, мне надоело. Получай, приятель! Вот: раз, два, три! Ку-уда попятился? Я — длиннорукий, близко действовать не могу. Подлезай ближе, дурень! Хорошо. Хорошо! А теперь что? Посох я твой поймал. Чем будешь бить? Кулаком, конечно! Нет, опять не так! Пока ты размахнешься…
— О! — воскликнул он, завидев Тинча. — С добрым утречком! Ах-ха-ха! Вот тот, кто тебя научит!
И все, кто сидели вокруг, обернулись. Их было человек пятнадцать — мальчишек и девчонок, все как один — с резными посохами в руках. Одна из девочек, высокая и темноволосая чаттарка, походила на Айхо. Другая, низенькая, плотная, рыжеволосая — напомнила Тайри.