Тропа Исполинов

— Сдохнешь, дурак, — устало махнул рукой врач. — А впрочем, ваше дело. Я сказал.

— А может, — вмешался кто-то, — отнести его к бабке Рагне? Она раны лечит. Помню, у меня палец нарывал…

— Так то палец…

— Делайте, что хотите, — сказал доктор. Ему, по всему видать, тоже было не по себе. — А ну, герой, пошевели-ка пальчиками.

Тинч скосил глаза и увидал вместо ног две синих раздувшихся груши. Он попробовал пошевелить пальцами ног, вскрикнул от боли…

— Больно — это хорошо… — услышал он, после чего для него наступила полнейшая тишина.

3

…Горячая, нагретая лучами солнца глина. Дуновение ветра доносит испарения солончаков, запах овечьей шерсти и навоза, аромат смолистой коры, душистой мяты, чебреца и ромашки…

Огромный чёрный конь уносит красавицу Айхо всё дальше и дальше.

— Догоняй!

Постой, подожди меня, хочет крикнуть в ответ Тинч. Протягивает руку: помоги! Разве ты не видишь, в ногах у меня — расплавленный свинец, и сам я — не то бегу, не то стою на месте, а серое предгрозовое небо давит на плечи и вминает в землю. Внезапно я вижу над собой лицо старухи, да, это смерть, я узнал ее… Помоги же мне, протяни мне руку!

Странное, незнакомое лицо… Незнакомое и прекрасное, лицо Айхо… или не Айхо. Глаза, огромные — темно-синие, как два цветка аконита. И — слёзы в уголках глаз.

— Тинчи! Не умирай, мальчик мой! Пожалуйста, не умирай!

Глупая, не умру я. Рановато мне умирать, пока на земле существуешь ты. Вот и рука твоя, как в тумане, ложится ко мне на лоб. Прохладно. Господи, какое блаженство…

— Не отдаёт руку. Ишь, вцепился. Так и будешь всю ночь с ним сидеть?

— Рагна! Иди, занимайся делом!

— Ну, как хочешь. Хоть целую ночь так сиди. Мне-то что.

— Кажется, жар спадает…

— Пить…

Неужели это его голос? Тихий, как шелест травы под струями дождя… Дождь… Вода… Пить… Что это, что это проливается в губы?

— Ну, не вода, не вода. Нельзя тебе сейчас воды. Не бойся, это лекарство…

Что-то жгучее и пряное, пахучее и едкое, как красная каменная соль. Оно проникает внутрь, неся с собой прохладу и сладость. Хорошо. Сейчас бы встать. Я уже могу встать. Где-то там были мои ноги. Что это, что это за прутья или ветки? Мои ноги запутались в кустарнике. Руку мне, помоги, помоги!

— Опять руку? Ладно, держи, дурачок.

Пыль и солнце в глаза. Жаркий пот на лице. Это хорошо. Это выходит наружу болезнь. Далее — сон, сладкий сон, уход в неведомое, куда меня зовет голос и ведет эта прохладная мягкая рука…

Чистый, светлый день. Горница. Стены дома сплетены из прутьев и обмазаны глиной. Местами штукатурка отвалилась и её необходимо подновить. Рядом с постелью — стол, на котором полным-полно каких-то плошек и пузырёчков. Запах трав, сырой глины и ещё чего-то, кажется — выделанной кожи.

Одеяло — чистое, мягкое, сшитое из разноцветных лоскутков. Под ним, где-то там должны быть мои ноги. Ощупаем…

Руки едва слушаются. Как отсохшие, ох…

Вместо ног — опять переплетенные прутья. Ну-ка, пошевелим пальчиками…

Смотри-ка, совсем не больно.

Колыхнулась занавеска. За ней кто-то есть… Сейчас она отодвинется…

— Проснулся! Рагна, он проснулся!

Её глаза похожи на два больших цветка… Кто ты, незнакомка? Я не знаю тебя…

Большой одноэтажный дом, как и все дома в поселке, стоит торцом против ветра. Его столбы и стропила из дерева, промежутки между ними густо заплетены прутьями ивы, снаружи и внутри густо обмазаны глиной. Венчает дом большая крыша из тростника и соломы. Ограда вокруг дома — чтобы крышу не объедали козы. Коров, овец и коз помещают тут же, в южной части дома, а очаг, на котором готовят пищу — в северной. Во дворе почти без перерыва пылает большая костровая печь; горшки, сырые и обожжённые, стоят под навесом.

Рагна, востроносая старуха с необычно живыми и молодыми, блестящими чёрными глазами, принесла и поставила на стол тарелку крапивного супа, к нему — горячую пшеничную лепешку и, в особой тарелочке — немного порубленной с чесноком и залитой простоквашей ливерной колбаски.

— На, поешь-ка, паренёчек. Как там твои ходилки? Не отвалились ещё? Ты осмотрела его, а, Тайра?

Та, кого она называет этим именем, (а слово "тайра" по-тагрски означает "ящерка"), прислонилась к одному из столбов хижины. Она покусывает прядку волос и с усмешкой и вызовом глядит на Тинча. Ей всего-то лет четырнадцать-пятнадцать, однако формами она походит на взрослую девушку. Её лицо можно назвать чересчур смуглым для жителей Тагр-Косса. Небольшой, чуть приплюснутый нос, чувственные губы, чуть опущенные вниз уголки рта; под узкими серпиками бровей — огромные глаза — миндалевидные, широко раскрытые, насмешливые… В накинутом на голову пуховом платке, одетая в широкое бесформенное платье, она, в первую минуту кажется Тинчу безобразно толстой, почти уродливой. Но в это время Тайра прекращает, наконец, выжидательно покусывать свои, ниспадающие из-под платка тёмно-каштановые волосы и изящной кошачьей походочкой направляется к постели больного.

4

Тинч ощутил прикосновение ко лбу всё той же ладони.

— Всё в порядке, жара нет, — низким, взрослым, совсем не девчоночьим голосом сказала Тайра. — Ну-ка, поглядим, как там поживают твои ноги.