Тропы вечных тем: проза поэта

Долина ада — тоже символ заполнения. И о вере святой и простой Лао Цзы прозревает — во всяком случае, в поэтической реальности поэмы.

— Какая тьма живёт в сердце поэта?

— Это Христос говорит: «В сердце поэта есть тьма, но не самая тьма». В самой тьме находится Сатана. А тьма в сердце поэта… Надо полагать, она та же, что и в Пушкине:

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток;И с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,Но строк печальных не смываю.

— Несколько раз у тебя проскакивает: «И задремал во мгновение века сего…» И ещё: «Жёстко я спал, разметавшись во всю круговерть…», «Я проснулся в тревоге…» Когда ты просыпаешься, где ты оказываешься? Переходишь из одного сна в другой? Поэма как система сновидений?

— Сны — тоже реальность, но особого рода. В моём творчестве много сновиденческих образов. В поэме сны не раскрыты, кроме двух, но это всего восемь строк. Мне приснился вертящийся глобус, «земля без небес» и сон Льва Толстого. Я даю возможность будущим поэтам написать остальные мои сны. Хотя бы сон в ожидании Христа — Он вот-вот выйдет из могильной пещеры. Мне, наверно, не какие-нибудь пустяки снились.

— «Все мы играем чуть-чуть, а зачем — неизвестно…» Поэма — это тоже игра?

— Ты начитался игровой «современной» прозы, и тебе всюду мерещится игра. Нет, поэма — не игра. Если она играет, то как волны в море. Как стихия — издавая эпический гул. В аду идёт игра, черти играют грешниками, дёргают их за невидимые нитки. На кон поставили царя Петра. Жаль, что я не изобразил Лефорта, воспитавшего молодого царя в нерусском духе… Тут я стою на точке Православия. Которое осуждает бесовские игры и плясы, а значит и театр, а вместе с ним Шекспира — тот отлично знал законы сцены и умело выдавал свои страсти напоказ, даже на площадной показ. Конечно, Шекспир весьма велик, но не выше Голгофы. И было что-то в нём от публичной девки. Почитай мысли В. В. Розанова о проституировании литератора и о внутренней пустоте актёра…

Мир — не театр. Бог летит, как стрела. На колени!

— Место Востока и Старца Горы в твоей поэме?

— Окольное место. Восток тёмен. Ни в одной части света, а только там мог возникнуть образ священного белого камня, почерневшего от прикосновения грешников-паломников. А старцев Горы было несколько, и все они были лицемеры и сатанисты. В поэме — это нарицательный образ. Он напрямую связан с Чечнёй, выпадающей в ад, как кровавый осадок.

— Твоя трактовка всей русской истории, от Ивана Грозного до Петра, от декабристов до большевиков — даёт широкую картину отрицания. Влиял ли на тебя кто-то из историков? Или это твоё видение истории и её личностей?

— Я ничего не трактую, а вижу глазами народа. Это народ назвал царя Иоанна — Грозным, а Петра — антихристом. И никто на меня не влиял. Я с детства был невнушаемый… Но ты забыл Александра Невского и Ледовое побоище — они есть в поэме. Это тоже отрицательная картина русской истории? То-то.

— Растерял ли русский народ перед Богом слова? Если даже родные тебе кубанцы, кроме одинокого «А!», ничего крикнуть Богу не в силах.

— Ты ищешь в поэме того, чего нет. То ищешь в ней пустые сны, то литературную игру, а теперь вот немоту народную. С чего ты взял? Казак не мужик, чтобы его проецировать на русский народ, и попал он в ад за грех уныния. Сном и духом держались раньше казаки. Ныне остался только сон. Это мой вздох по казачеству. Или поминальная песня.

— Если литеры Гутенберга — это черти, чьё число легион, то какими литерами напечатана Библия? Какими литерами напечатана поэма Кузнецова? И нужны ли книги? Они все ведь от Гутенберга.