Тропы вечных тем: проза поэта

— Крыжановский! — крикнул кому-то через наши головы начальник, окончив писать обо мне и моём товарище. — Проведи молодых людей к приказу, пусть ознакомятся.

Мой товарищ читал приказ усердно — вслух, а я чаще глядел на облупленную дверь, на которой висел листок с приказом.

— Хватит, — поторапливал я товарища, — идём домой. У меня и так настроение испортилось.

Но Крыжановский повёл нас опять к начальнику. Тот потребовал:

— Читайте, что там в приказе к вам относится.

Одноклассник, захлёбываясь, начал перечислять: «за ходьбу по станции штраф 25 рублей…».

— До 25, — поправил начальник.

— Неважно, — заметил я, — если мы будем знать, что ровно 25 рублей штрафу, а не до, — мы будем более осторожней.

[Но начальник начал, как говорится, придираться. Он стал запрашивать, что дальше говорится в приказе, а дальше идёт главное] Но самое главное в приказе не это, а другое. Оно напечатано ещё дальше.

[Серые прохладные глаза начальника] с интересом упёрлись в меня.

— Да, да, самое приятное для нас дальше, в конце — как-то: приказ действителен всего один год — с июля прошлого года по июль его. Не правда ли, приятно? Сейчас от мая остался гулькин нос.

— Чепуха. Будет другой приказ.

— Но он станет, думаю, несколько мягче. Ведь сознание советских масс повышается.

— Да, мы идём к коммунизму и сознание народа повышается.

— Вот-вот.

Телефон часто звонил, начальник то и дело брался за толстую талию трубки и прислонял ухо к дырявому концу. Оказалось, что перед нами сидит не начальник, а всего навсего дежурный по гарнизону Трофимов.

Спустя несколько времени привели ещё трёх задержанных без пропусков.

Дежурный стал их регистрировать.

— Влипли, — мрачно резюмировал я своё положение.

— Что, что, ты сказал? — поднял голову дежурный Трофимов и перестал писать.

— Липой пахнет, — сглупил я.

— Влипли… хм! Это не твоё слово.

— Я же по традиции.

Дежурный стал снова писать. Потом он произнёс тихо и растягивая:

— Ну что ж, на первый раз по пятёрочке.

— Что вы! — воскликнул я. — Такое неприятное известие и таким нежным голосом.

Разговор в таком духе продолжался ещё около часа: дежурному, видно, понравилось, что я изощряюсь в словесном мастерстве, а, быть может, он решил нас истомить.

— Ладно, идите, — сказал наконец он.

Я не надеялся на своё высокое сознание и вместо «прощайте» уходя, бросил:

— [Вы меня уж извините за [бурное красноречие] бурную элоквенцию. Это моя слабость.] До свидания!

22 мая 1959

<ШУРКА БАГРЯНСКИЙ>

Наброски к автобиографической повести

По вечерам поют девчата хором.

С. Есенин

Как хорошо идти с работы по сутулому полю в тихом восковом сумраке. Мягкий, как лошадиная губа, ветер приятно обматывает лицо. А руки болят, спины ноют, желудок требует заполнения. Но всё это притуплено, всё это в тумане, и все горды, что они работали. Хорошо, опьянённому усталью, брести не спеша по потресканной, как резина, дороге, и вяло кидаться незначительными словами.

Откуда-то из низины выехала сырь. Дали пропитались чернилами сумерек. Далеко на западе над потухшим костром заката корчилась простуженная туча. Шли ученики и казалось им, что вместе с ними по степи маршируют медные колонны курчавых посадок.

— Интересно, какова трапеза будет, — произнёс Шурка Багрицкий, сумрачно разглядывая свои заскорузлые ладони, грязные, как подошвы. Он шагал в группе мыльных одноклассников. На его фразу никто не отозвался: было лень. Шурка немного обиделся и потихоньку отстал от ребят.

Вступление

Гудящие пчёлами акации роняли пахучий творог. Он ложился на пропитанные солнцем тротуары, а люди шли и топтали пахучие белые крошки. Акации цвели и сонно покачивались своим белым месивом и самыми длинными ветками постукивали в распахнутое окно дома. Из окна, опершись локтями на подоконник, глядел молодой человек. Акации так густо раскинулись, что с улицы ни окна, ни человека, глядящего из него на улицу не было видно. Из распоротых бесформенно тополиных перин выбивался мелкий цыплячий пух, а под заборами качались абрикосовые деревья, засыпанные гравием зелёных плодов.