Тропы вечных тем: проза поэта

[Шурка Багрянский] Я медленно шёл по улице. На душе как-то [грустно, но счастливо] спокойно, но чего-то не хватает: в руке аттестат зрелости, свёрнутый дудочкой и огнистый лохматый пион, а близко позади уже навсегда далёкая школа. [Отсмеялись школьные звонки, рассыпались друзья-товарищи.] [Шурка отбился от весёлых товарищей, собравшихся на радостях провести целый день на речке.] Товарищи разбежались на речку купаться: радость — получили аттестат. А я решил бродить по [улицам родимого] городу. [Всё здесь знакомо.] Как печи, гудят засеянные пчёлами акации, а высоко-высоко в колокольчиковом небе истекает лучами махровое солнце. Вытатуированные тенью деревьев гладкие тротуары сильно кадят прозрачным мармеладовым маревом. У магазина на углу роятся редкие прохожие, под белой медузой зонтика потная женщина продаёт бруски мороженого. [А по другой стороне улицы торопится куда-то высокая девушка. Волос у неё от быстрой ходьбы развевается, как белое зарево. Шуркино внимание привлёк цвет волос арктической белизны, он вгляделся и вдруг его обожгло.]

[ — Куда она идёт? — подумал он и] в память вдруг ворвался далёкий мартовский день. Валя Москвина явно куда-то опаздывала. Она почти бежала с зажатым в латунной от загара руке хрустящим аттестатом. От быстрой ходьбы её волосы растрепались как белое яблоко. [Шурка] Я поднял глаза и [его обожгло] меня опалило. Но Валя, улыбнувшись, прошла мимо. [Шаги её громко отпечатались на тротуаре.]

— Куда она идёт? — [подумал Шурка и почему-то вспомнил далёкий мартовскийдень. Эти улицы тогда были голыми и эти акации тоже. Но тогда дул ветер.] я зашёл в скверик и машинально опустился на лавку.

Здесь сквозила прохлада, но пчёлы гудели надрывистей и беспощадней. Прошла! А когда-то было совсем по-другому. И в уши ворвался ошалелый хохот школьного звонка…

— Хэлло, леди! Можно мне разделить ваше одиночество?

Валя тихо поморщилась и что-то пробормотала. У неё болела голова, но мне это не показалось. Когда преподаватель англ. языка нагнулся над журналом, я пересел к Вале; она сидела за партой одна.

— Скука. Не правда ли? Урок тянется, как арба.

— Возможно, — ответила Валя. Мы помолчали.

[ — Тогда давай побеседуем. Или тебе прочесть стихи? Сам сочинил и в редакции посылал, но там по обыкновению сидят бюрократы и вообще серые личности на светлом фоне литературы. Но я зарвался. Слушай.

[Что за небо такое синееС мотыльками дрожащих звёзд?Беспристрастна, в снежном инееТы выходишь сегодня на мост.         Ты выходишь, а мне любо         В эту ночь, когда звон и гуд, —         Потому что твои губы         Не искали твоих губ.Потому что в дальней аллееВ белом устье зимнего дня

Никогда ты не будешь моеюИ тебе не любить меня.         Но в студёное, свежее, синее,         При кипенье лимонных звёзд,         Скоро, скоро, обвешенный в инее,         Кто-то выйдет один на мост.]Мне всю ночь мнится глаз твоих просинь.Грустно сердцу без слова и сна.Просто к сердцу крадётся осень,Когда в нём отзвенела весна.

У меня ещё есть, — сказал я немного погодя.

МакЗорьМракСтёр.Вечер луга продул.ПодМостПотЗвёзд

Стелет, дрожа в пруду.СпрутТравВ прудВстряв,

Тянется на отшиб…

Но Вале это не понравилось. Она мало обращала внимания на поэтическую форму.

— Когда человек поймёт жизнь буквально (современную), он бывает или морально понижен, или же воскрешён заново. Но большинство людей не понимают жизни до конца. Они часто думают, что поняли; на самом деле — нет; но иногда это им удаётся — на миг. Миг гаснет — и всё, и снова тьма. Я, по-моему, не пойму жизни и навсегда останусь в «середине».

— Это так трудно понять, — задумчиво сказала Валя, — не верю я тебе.

— Верить не так уж и трудно. Труднее поверить, — я глядел на Валю и почему-то не мог отклеить взгляда от её голубых магнитных глаз [в которых по временам искрились снежные звёздочки].]

— Директор говорит, что я похож на эстетствующего юношу. — начал я. — Тебе, говорит он, шлёпнуло уже 17 лет и ты комсомолец, а какую пользу принёс Родине? Он умный человек, этот директор, но что же из этого, если я не принёс существенной пользы стране. Значит принесу. Рвану куда-нибудь на Таймыр, чтобы пурга, палатки и чубатый костёр, и обязательно сосновая щепка месяца в небе. Комсомольцы строят город, я строю город, а ты приедешь в этот город преподавателем математики, будешь учить маленьких мальчишек, будешь читать им нотации, чтобы они не дёргали своих сверстниц за косички, не разговаривали на уроках о чубатых кострах и палатках.